Алан Савадж - Повелительница львов

В первый же раз, как мы остались одни, вернее, когда у нас появилась возможность побеседовать, не боясь быть подслушанными, так как мои фрейлины сгрудились в дальнем углу большой комнаты, Суффолк завёл разговор на тему, которая очень его волновала.

— Я хотел бы переговорить с вами об одном важном обстоятельстве, — сказал он тихим голосом.

Я уже догадывалась, что за этим последует. И оказалась права.

— Я, палата лордов, палата общин, да что там, весь наш народ с нетерпением ожидают того дня, когда смогут поздравить вас с беременностью, ваша светлость.

Я вздохнула.

— Боюсь, что вам придётся ещё подождать, милорд.

— Ваша светлость, я не решаюсь затронуть эту деликатную тему...

— Говорите смело, милорд. Я не обижусь.

Поколебавшись несколько мгновений, он заговорил:

— Вот уже более двух лет вы замужем за королём. Может быть, что-то, о чём никто не знает, мешает вам родить ему наследника?

— Милорд, — сурово ответила я, — вам выпало редкое счастье видеть моё обнажённое тело. Уж не заметили ли вы каких-нибудь телесных изъянов?

Мой бедный дорогой друг покраснел до самых ушей.

— Вы были и остаётесь самой красивой женщиной, которую мне когда-либо доводилось видеть, ваша светлость. Но может быть, король?..

— Он совершенство во всех отношениях, милорд. Если не считать того, что считает плотские отношения непристойными.

Суффолк нахмурился, румянец постепенно схлынул с его щёк.

— Разве вы не спите вместе?

— Конечно же, вместе. Мы спим вместе.

Он подёргал бороду.

— Мне трудно понять это, ваша светлость. Спать, рядом с вами... нагим... и оставаться бесчувственным... ну...

— Мы не спим нагими, милорд, — заметила я. — Его светлость усматривает в наготе что-то неприличное.

— Извините меня, ваша светлость, — произнёс он. — Но... неужели вы никогда не занимаетесь любовью?

— Только время от времени, милорд.

Странная беседа! Но в свои семнадцать лет я оставалась ещё очень наивной и не догадывалась, куда клонит граф.

— Но без всяких результатов, — констатировал он, как бы размышляя вслух.

— Может быть, потому, что в наших отношениях нет никакой страсти.

Мы переглянулись. Граф, видимо, тоже не догадывался, куда клоню я.

Но теперь мы были близки к тому, чтобы понять друг друга.

— Ваша светлость! — Он хотел было схватить меня за руку, но передумал, поняв, что этот порыв непременно заметят фрейлины. — Дело идёт о жизни и смерти. О нашей жизни и о нашей смерти. А возможно, и о судьбе самой Англии.

— У нас есть ещё время, милорд.

— Вы так полагаете? Уверены ли вы, что его светлость не станет вдруг жертвой какой-нибудь ужасной болезни?

— Милорд!

— То, что я говорю, попахивает изменой, — согласился он. — Однако во имя любви к вам и нашей стране я должен высказаться со всей откровенностью. — Мы снова переглянулись. — Отдаёте ли вы себе отчёт, ваша светлость, — настаивал Суффолк, — что в случае смерти его светлости на престол будет возведён герцог Ричард? — Я закусила губу. — Отдаёте ли вы себе отчёт, ваша светлость, что, случись такое, меня ждёт плаха? Если не что-нибудь худшее.

Он замолчал, давая мне возможность хорошенько переварить всё им сказанное. Я побледнела, так как хорошо знала, что государственная измена в Англии карается жестокими пытками, повешением и четвертованием. Отсечение головы в таких случаях считается проявлением милосердия со стороны короля, а у меня не возникало сомнений, что герцог Йоркский вряд ли проявит милосердие к графу Суффолкскому, который занял его место первого человека в стране.

Я ещё никогда не видела, как пытают, вешают и четвертуют людей. Мне сказали, что это более захватывающее зрелище, по крайней мере для посторонних глаз, чем колесование, самое суровое наказание, применяемое во Франции. Я видела, как колесуют человека, и, откровенно говоря, даже не могла вообразить себе, что существует ещё более унизительный для человеческого достоинства, более мучительный вид казни. Преступника сначала раздевают донага, а затем, на глазах у собравшейся толпы, крепко привязывают плашмя к большому колесу. Хорошо знающий своё дело палач берёт в руки металлический прут и точными ударами своего ужасного орудия переламывает все кости в теле несчастного. Начинает он с мелких костей и постепенно переходит к более крупным. Жертва отчаянно вопит, стонет, но как только впадает в бесчувствие, её приводят в себя, обливая водой. Казнь может длиться несколько часов.

Дело в том, что ни один человек с крепким сердцем не умирает, если все кости в его теле переломаны, но палач всячески старается не вызывать кровотечения. Затем бедного преступника, всё ещё живого, хотя тело его превращено в студенистую массу, сажают на высокий кол, где его клюют птицы, а толпа зевак расходится по домам в самом весёлом настроении. Попробуйте-ка придумать что-нибудь пострашнее такой казни!

В Англии казнь совершается гораздо быстрее, муки несчастного преступника не столь продолжительны, но, как я понимаю, зрелище это не менее впечатляющее. После того как приговорённый поднимется на эшафот, его вешают. Однако в тот момент, когда он уже на краю смерти, верёвку перерезают и укладывают его на эшафот. Надо сказать, что повешение производит странный физический эффект, который был бы весьма полезен для моего дорогого мужа. Именно в этом состоянии, палач и спешит кастрировать несчастного. Не дав ему прийти в себя после того, что с ним сделали, палач вспарывает своей жертве живот, и все внутренности вываливаются наружу. Теперь, когда смерть уже неминуема, палач отрубает голову, а затем четвертует тело. Различные его части развешиваются на городских воротах и в других людных местах, как суровое предупреждение тем, кто осмеливается злоумышлять против своего короля.

Пожалуй, можно сделать вывод, что преступник в Англии отделывается всё же более лёгким наказанием, чем во Франции. Как я уже говорила, мне не терпелось посмотреть, как происходит казнь в этой стране, но, естественно, в роли приговорённого я представляла себе какого-нибудь незнакомца. Однако при мысли о том, что моего дорогого красавца Суффолка могут приговорить к какому-нибудь, пусть даже более лёгкому наказанию, у меня учащённо забилось сердце.

Заметив это, Суффолк поспешил развить свою мысль.

— В таком случае я не могу поручиться за безопасность вашей светлости, — сказал он. — Подумайте только, что вы окажетесь в полной власти у Йорка, и кто знает, какие обвинения он выдвинет, чтобы удержать вас здесь, и Англии, а не отослать обратно во Францию. Самое лучшее, чего вы можете ждать, — пожизненное заключение.

В семнадцать лет не слишком приятно думать о пожизненном заключении. Однако, на мой взгляд, ещё ужаснее было бы оказаться отданной на милость Гордячке Сис.