Дмитрий Дмитриев - Разрушенная невеста

-- Что ты, дядя, как? -- обрадовавшись, спросила Маруся.

-- О том, как я надумал спасти Левушку, я пока ни слова не скажу тебе. Ведь поверить бабе тайну -- это все равно что выйти на площадь, где много народа, да и сказать громко при всех про свою тайну.

-- Дядя, неужели ты считаешь меня такой? -- слегка обидевшись, проговорила молодая женщина.

-- Бабы все на один покрой. Прости, если мои слова тебе не полюбились. Лучше вот что сделай -- молись, надейся, и Бог поможет нам спасти безвинного.

На следующий день рано утром старик-майор собрался идти куда-то. Предварительно он снял с себя майорский мундир и, надев вместо него рваный мужицкий полушубок, сапоги заменил лаптями, а треуголку -- мужицкой же бараньей шапкой, зашел в горницу к Марусе проститься.

Молодая женщина воскликнула от удивления, увидев Петра Петровича в таком одеянии:

-- Дядя, что это значит? Ведь теперь не святки?

-- Помалкивай, племяннушка, помалкивай и прощай.

-- Разве ты уходишь?

-- Знамо, ухожу... для чего же я по-мужицки-то нарядился? Я иду спасать твоего мужа.

-- Бог да поможет тебе, милый дядя.

-- Прощай, Маруся, может, мы больше и не увидимся. Ведь не в гости я иду, не на пиршество. Надо быть готовым ко всему. Прощай, племянница! Помолись за меня, грешного! -- И майор со слезами, крепко обняв Марусю, перекрестил ее и поспешно вышел из горницы.

Молодая женщина опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, прося у Бога пощады своему мужу.

Через несколько дней к воротам Шлиссельбургской крепости подошел какой-то старик в плохом дубленом полушубке и в нахлобученной бараньей шапке и, посмотрев на часового, мерно расхаживавшего около ворот, отошел в сторону; он, очевидно, кого-то дожидался.

Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.

-- Входи, -- тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.

Старик очутился на крепостном дворе.

-- Принес деньги? -- так же тихо спросил у старика сторож.

-- Принес... все по уговору, пять рублевиков.

Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.

-- Верно, -- пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. -- А остальные когда?

-- По уговору... Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.

-- А не обманешь, старик?

-- Вона... Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь.

-- Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.

-- За этим дело не станет.

Этот разговор был прерван приходом смотрителя.

-- Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? -- спросил последний у сторожа.

-- Так точно, ваше благородие.

-- Ты наниматься пришел в крепостные сторожа? -- обратился к старику смотритель. -- Ты из солдат?

-- Отставной солдат, ваше благородие... тридцать лет верой и правдой отслужил отечеству.

-- И опять служить задумал?

-- Отчего же не служить, ваше благородие, когда ноги ходят, глаза еще видят, а руки работать могут?

-- Молодчина! А в сражениях был?

-- Бывал, ваше благородие, воевал я и со шведами, и с турками под командою батюшки-царя Петра Алексеевича; медали имею. -- И старик, распахнув полушубок, горделиво показал на две медали, красовавшиеся на груди его солдатского мундира.

-- Молодец! Таким служак нам и надо. Я охотно принимаю тебя на службу в крепость. А как тебя звать?

-- Петром Костиным прозываюсь.

-- Ладно, так и будем знать. Ну, с нынешнего дня ты состоишь на службе в крепости. Обязанность твоя будет состоять в следующем: будешь носить заключенным обед, ужин, следить за порядком. Впрочем, Никифор скажет тебе, что делать, поучит. -- И смотритель ушел к себе.

-- Видишь, как обстроили мы дельце-то! -- самодовольно проговорил сторож, обращаясь к старику. -- За это и рублевик прибавить не грех.

-- Не один, а два дам, только приставь меня к той тюрьме, где содержится Храпунов.

-- Приставить-то я тебя, Петр, приставлю, только, гляди, не выпусти арестанта. Выпустишь, так и тебя, и меня на смерть забьют плетьми, да и арестанту твоему не убежать. А если и убежит, то поймают и цепи наденут, а то к стене цепью прикуют его.

На это старик ничего не ответил, а только вздохнул.

-- Ты что же молчишь-то? Сказывай: не выпустишь арестанта?

-- А если выпущу?

-- Да как ты смеешь! Как смеешь! Я смотрителю заявлю, -- загорячился крепостной сторож.

-- Постой, Никифор, не горячись, простынь маленько. Ты лучше скажи, много ли с меня возьмешь рублевиков за то, что будешь помогать мне в устройстве побега Храпунова?

-- Мало за это не возьму, потому что своя шкура дороже денег. А тебе очень надо выпустить Храпунова?

-- Известно, брат Никифор, надо! Ведь затем я и подкупил тебя, и в крепость сторожем поступил.

-- Ты подкупил меня только затем, чтобы я определил тебя в сторожа, а о побеге арестанта уговора не было.

-- Ты только согласись мне помогать, а уже мы с тобой уговоримся. Теперь же ты только покажи мне каземат, где заключен Храпунов. Веди меня скорей к племяннику.

-- Ну, пойдем. Теперь, кстати, время обедать арестантам, вот ты и снесешь своему племяннику обед. А парень он смирный, хороший. Да постой-ка, постой!.. Ты говоришь, что Храпунов -- твой племянник, а ведь он -- барин, у министра важным чиновником состоял. Как же это, он -- барин, а ты -- простой солдат? -- недоумевая, проговорил Никифор.

-- Так что же? Разве не бывает, что отец -- простой мужик, а сын -- барин?

-- И то, и то, бывает. Ну, пойдем.

Много трудов стоило Гвоздину добыть фальшивый паспорт на имя отставного солдата Петра Костина; не легко ему было также подкупить сторожа Никифора, с помощью его проникнуть в Шлиссельбургскую крепость и наняться в тюремщики. На это надо было время и деньги.

Сторож Никифор показал ему камеру, где был заключен Левушка Храпунов, и дал ключ от двери. Майор дрожащею рукою отпер дверь, вошел в камеру и застал своего племянника сидящим у стола, спиною к двери.

Храпунов потерял всякую надежду на освобождение и волей-неволей принужден был покориться своей горькой участи. Помощи он не ждал ниоткуда.

-- Лева, племяш, -- тихо позвал его старый майор.

Храпунов быстро обернулся и крик радости и удивления вырвался у него.

-- Дядя, дядя, ты ли? Как ты попал? Как тебя допустили? -- крепко обнимая и целуя дядю, проговорил Левушка.

-- Об этом, племяш, после. Ведь я -- твой тюремщик. Я нанялся в крепость в сторожа. Ты поймешь, племяш, для чего я это сделал, поймешь.

-- Милый, дорогой дядя. Ты не забыл, не забыл меня.

-- Тебя забыть? Эх, племяш!

-- Но что жена? -- бледнея, спросил Храпунов.