Евгений Салиас-де-Турнемир - Миллион

Зубов выпрямился и произнес запальчиво:

— Похитить чужую невесту, чуть не из храма, и держать ее насильно…

— Кто же вам все это сказал?

— Я был приглашен на свадьбу княжны и видел… Княжна сама просила…

— Извините. Вы ошибаетесь. Я это строго запретил! Эта, именуемая вами княжной Изфагановой, вас усиленно просила не быть в церкви. Вы явились по приглашению…

— Все равно… Жених позвал меня как защитника, боясь насилия… И он не ошибся! И вот я поневоле являюсь теперь защитником сироты-чужеземки, почти ребенка.

— Позвольте же вам доложить: никакой княжны Изфагановой на свете нет и не было! — проговорил князь мерно. — Был машкерад, чтобы проучить здорово проходимца, который явился ко мне сюда под именем маркиза-эмигранта… А что многие лица полезли, куда их не звали, приехали на бал, куда их не приглашали, — я сожалею, но в этом не виноват… А что вы, наконец, вмешались в этот машкерад по молодости лет — я еще более сожалею. Мой главный скоморох — сиречь юная персидская княжна — сама просила вас, по моему приказанию, в церковь не ездить…

Зубов несколько оторопел и глядел на Потемкина уже с тревогой в лице…

— Я ничего не понимаю, князь. Какой машкерад!.. — выговорил он. — Стало быть, княжна Изфаганова…

— Не княжна! — отвечал князь вразумительно. — Так же как маркиз — не маркиз.

В зале наступила опять тишина и молчание. Зубов стоял румяный и смущенный, но вдруг вымолвил:

— Я не верю. Извините… Пускай княжна, запертая у вас, сама придет сюда и сама все это скажет. Я поверю!

— Брусков! — крикнул князь.

— Чего изволите? — отозвался тот за его спиной.

— Позови, поди, сюда прелестницу персидскую, которая вместо одного многих обморочила и в шуты вырядила. Пускай сама явится.

Офицер кинулся в кабинет, и с этой минуты все взоры приковались к дубовым дверям.

— Да-с, — продолжал князь. — Я этого, конечно, всего предвидеть не мог… Я хотел пошутить только над самозванцем маркизом. А потрафилось не то. Один скоморох — правду сказать, шельма и бестия — весь город одурачил…

— Но кто же тогда эта… девушка… Ваша крепостная?.. — вымолвил Зубов, уже окончательно смущенный.

— А вот извольте спросить сами! — любезно отозвался князь, указывая на отворяющиеся двери…

На пороге показалась маленькая фигурка в светло-голубом платье с вырезным лифом и матово-серым вуалем на голове.

— Княжна Эмете!.. Пожалуйте! — сказал Потемкин.

Красивая фигурка приблизилась.

— Это ли княжна, господин Зубов?

— Это. Да… — пробурчал молодой человек.

— Ну, винися… Шельма! — рассмеялся князь… — Буде скоморошествовать-то. Довольно у тебя ручки-то лизали разные старые и молодые! Иди-ка на расправу… Говори… Княжна ты или нет… Персидская?..

— Нет, ваша светлость! — вымолвила фигурка, косясь на толпу с румяным от смущения лицом…

— Верите ли вы, господин Зубов… — обернулся князь.

Зубов стоял уже не смущенный и насмешливо улыбался.

— Если она, эта девушка, сама говорит, что она не княжна, — отозвался он умышленно развязно, — то, конечно, я должен верить… Но, извините, я не понимаю главного.

— Чего же?

— Остроты, князь. Остроты во всей вашей шутке. Разума и цели в машкераде.

— Как тоись?..

— В чем же ваша проучка самозванца маркиза или шутка над всеми… Выдать прелестную девочку за княжну персидскую и дать влюбиться музыканту, чтобы потом ее у него отнять. Ему больно. Да. Но извините… — надменно смеясь, выговорил Зубов, обращаясь как бы ко всем. — Peu de seul [87] Мало соли (фр.). , как говорят французы.

— А я так боюсь, Платон Александрыч, что я пересолил…

— Мало потому, что если это не княжна, то, во всяком случае, прелестная девушка, умная!

— Да, но в этаких на святках не влюбляются, а тут многие врезались, руки целовали и, более того, обнимали да чмокали… Ну, буде… Конец машкераду! Княжна… Шельма! Раздевайся!..

Раздалось несколько восклицаний, так как на глазах у всех маленькая фигурка начала послушно и быстро расстегивать лиф платья.

— Что вы делаете, князь! — прошептал в изумлении и негодовании Зубов.

— Хочу вам в его настоящем виде калмычка показать…

— Калмычка?

— Кал-мы-чка!.. — протянул князь. — Пока так…

Маленькое существо быстро побросало уже на пол всю свою одежду и вуаль, и, когда платье съехало на пол, вышел из круга складок в красной куртке и шальварах прелестный мальчик, но при этом, уже и сам невольно смеясь, застегнул ворот на голой груди, которая была открыта под вырезом женского платья. В зале пошел гул сотни голосов.

— Честь имею представить! — сказал князь, обращаясь ко всем. — Калмык, по имени — Саркиз. Зацеловали беднягу. Да чуть было не обвенчали и храм христианский не опоганили. Спасибо моим молодцам, что вовремя Саркизку арестовали… А вам, Платон Александрович, спасибо за добровольное участие в машкераде. С вами веселее вышло. Честь имею кланяться…

— Слышали о потемкинской мороке?

— Слышал, да в толк не возьму.

— Чудеса в решете. Ну и афронт для всех тоже не последний!..

— Калмык. Простой, тоись, калмык, сказывают?

— Калмык — Саркизом звать. Настоящий. Из Астрахани! Привезен был нарочито для машкерада этого и мороки. Выбирали по всем базарам самого красивого, какой найдется. Ну и нашли! Сей чудодей захочет птичьего молока и сухой воды — ему достанут…

— Слышали? Персияне-то наемные были из Москвы и тоже обморочены были. Им сказали, что свита принцессы в дороге застряла, а их на время берут. Они сами почитали ее… Тьфу! Его почитали за княжну персидскую. Ну и служили верой и правдой. Только дивились, что княжна по-ихнему ни бельмеса не знает. Да жалованье хорошее мешало им очень-то дивиться да ахать и болтать. А две бабы-то, сказывают, и вовсе русские были. За то они обе и молчали завсегда…

— Послушайте. Что же это?! Калмык-то князев?!

— Что ж! С жиру бесится!

— Да ведь это невежество. И не дворянский совсем поступок, воля ваша! Что ж это за времяпрепровождение?!

— Да и не смешно. Озорничество одно. А остроты никакой тут…

— Ума нет простого, не токмо остроты. Благоприличия нет… Уважения к своему сословию…

— Одно слово: развращенность и повреждение нравов.

— А ведь князь Хованов попался. Руки целовал каждодневно.

— Ну, ему, старому, поделом!

— А Зубов-то? Зубов?

Зубов был взбешен, конечно, более всех и поклялся отомстить. Но не по-российски — смехом и морокой, а, как говорил князь, — по-английски, т. е. злом, а не шуткой. Зубов готовил князю удар в самое сердце.

В домовой церкви Таврического дворца на той же неделе были торжественные — свадьба и крестины.

Венчался офицер Брусков с барышней Саблуковой, а князь был сватом и посаженым отцом у невесты. И все смеялся, поздравляя после венца молодых.