Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

Лжедимитрий улыбнулся принужденно и прервал речь иезуита, сказав:

— Мы рассчитались уже с Борисом. Довольно! Займемся теперь делом. Осмотрим все, что здесь находится. Ливонский пастор Бер сказал, что Борис жил как лев, царствовал как лисица, умер как пес [344]. Посмотрим, не осталось ли здесь лисьего хвоста и львиных когтей? Все, чем пользовался Борис, поучительно для царя. — Подошед к шкафу с книгами, Лжедимитрий отпер его и, обратясь к иезуиту и полякам, сказал: — Мы, русские, еще бедны произведениями ума человеческого. Только при отце моем завелось в России книгопечатание, и немногие из моих земляков знают книжное дело. Я, верно, не из последних книжников в моем государстве, — примолвил он с гордою улыбкой, — и знаю книжное дело не хуже Бориса. Все, что вижу здесь: мне известно. Вот первая русская печатная книга «Апостол»; она вышла в свет в 1564 году. Любезный Басманов! много надобно нам трудиться, чтоб разогнать мрак суеверия и предрассудков в нашем народе. Представьте себе, господа, что наши первые русские типографщики, голстунский диакон Иван Федоров и жилец московский Петр Мстиславцев, должны были бежать из Москвы, опасаясь быть растерзанными народом, почитавшим их волшебниками! Они удалились в Острог, к князю Константину Константиновичу, и вот плоды их трудов: «Новый Завет» и вся «Библия» на славянском языке, напечатанные в 1580 и 1581 годах. Это также труды московской книгопечатни «Псалтырь», две «Триоди», «Октоих», «Минея общая» и «Служебник» патриарха Иова издания 1577 года. Я сам трудился для патриарха, сочиняя каноны святым, но, как вижу, они еще не напечатаны. О, я много работал, господа, и недаром носил монашескую рясу! Вообще наши иноки усердно трудились. Видите ли этот разряд рукописей: это «Степенные книги», или летописи, собранные и дополненные знаменитым московским митрополитом Макарием — от Рюрика до отца моего. Вообще все, что сделано для просвещения, сделано нашими добрыми иноками. Из них Нестор есть отец нашей истории. Вот поучения святых отцов: «Послание к великому князю Владимиру Мономаху» киевского митрополита Никифора, «Двенадцать правил о церковных делах и об исправлении духовенства» митрополита Кирилла и его красноречивые «Речи»; «Житие митрополита Петра» и «Слово прощальное» митрополита Киприана; «Поучение князьям и боярам» митрополита Фотия. Вот знаменитый перевод Димитрия Зоографа греческой поэмы «Миротворение» Георгия Писида, а вот «История безбожного царя Мамая», сочиненная рязанским иереем Софронием. Некогда я изучал эти сочинения и списывал их для польских монастырей. Но вот вещь, которую мне давно хотелось иметь: «Поучение детям великого князя Владимира Мономаха». Памятники мудрости государей драгоценны для потомков. Вот славный «Печерский Патерик», сочиненный епископом Симоном и иноком Поликарпом [345]. Я некогда собирался писать продолжение по воле епископа Туровского. Для духовной жизни у нас есть еще пища, но для светской — голод! Надобно начинать, и лет чрез сто будут и у нас поэты и прозаики, как и у вас, господа поляки. Подождите, мы скоро сравняемся с вами: русские ко всему способны; только надобно, чтоб цари хотели просвещения!

— Государь! будет тебе не только много труда, но и много огорчений, если ты пожелаешь просветить твой народ. Даже отец твой и Борис не могли преодолеть преград, полагаемых не столько суеверием и невежеством народа, сколько злоумышлением. Гордые боярские роды не хотят, чтоб народ просвещался, опасаясь, чтоб цари не стали выбирать слуг по уму и по знаниям, а не по рождению. К тому же при общем невежестве лучше ловить добычу, как зверям в темной дебри.

— Знаю я это и облеку тьмою друзей тьмы! — возразил царь.

— Тебе надобно будет все создавать, государь, если ты захочешь вводить просвещение, — сказал Меховецкий.

— Займем свет у соседей, как занимают огня. Чрез это никто ничего не теряет, а все согреваются и освещаются! — отвечал царь.

— Вот все, что ты имеешь, государь, для познания России и государственного управления! — сказал Басманов, указывая на рукописи, переплетенные в пергамент с надписями. — Вот «Судебник» отца твоего, «Правда русская» великого князя Ярослава; «Книга большого чертежа», составленная при брате твоем Феодоре, но по повелению Бориса. Здесь исчислены города, реки российские с показанием расстояния мест. Вот «Измерение и перепись земель» от 1587 до 1594 года, а вот и серебряный кивот, где помещается самый «Чертеж». Когда Борис хотел заставить меня воевать противу тебя, государя законного, то он много раз беседовал со мною и на этом чертеже указывал пути от Путивля до Москвы. Этот чертеж составлен немцем Герардом для Феодора, сына Борисова. Это первый чертеж в России, и еще немногие у нас могут понимать его.

— Надобно его поверить и исправить, — возразил царь. — Я вижу две математические рукописи: «Книга, именуемая геометриею, или Землемерие радиксом и циркулем», а это «Книга, рекомая по-гречески арифметика, а по-немецки алгоризма, а по-русски цыфирная счетная мудрость». Следовательно, Борис имел русских людей, знающих землемерие?

— Есть человека два, — отвечал Басманов. — Это наука введена еще отцом твоим, государь. Вот дела его же царствования: книги о сошном и вытном письме [346] и книги писцовые. Кое-что у нас начато для измерения государства, для узнания его силы и средств. Но это одни слабые начала.

— В этом шкафе все дела львиные, — сказал, улыбаясь, царь, — но вот и лисья нора. Отопри-ка этот ящик, Басманов. Надпись на нем «Дела тайные» показывает что-то не-s обыкновенное.

Басманов отпер ящик и стал вынимать бумаги и книги, которые принимали Меховецкий и Бучинский, а царь бегло просматривал.

— Вот «Следствие Углицкое», государь! — сказал Басманов, подавая толстую связку бумаг. Лжедимитрий громко захохотал.

— Годунов назвал повесть о моем избавлении сказкою, — примолвил он. — Вот теперь и его творение поступило в число сказок! — Лжедимитрий вдруг принял пасмурный вид и сказал: — Жаль мне только безвинных, которые претерпели мучения при допросах. Но что делать? Басманов, припрячь это дело: мы на досуге напишем возражение и сохраним для потомства.

— «Тайная цыфирь, или Новая азбука для письма вязью»! — сказал Басманов, подавая свиток.

— Видишь ли, Меховецкий, что и мы не новички в делах политики. Эту часть разумел Борис; нам надобно учиться у него. Возьми это к себе, господин канцлер.

— «Астрономия и Алхимия» английского мудреца Джона Ди, переведенная в Посольском приказе для царя Бориса, — сказал Басманов, подавая большую толстую книгу.

— Патер Савицкий! Это по вашей части, — примолвил царь, подавая книгу иезуиту. — Кажется, что Годунов не искал золота в горнилах алхимических, подобно нашему приятелю Сигизмунду, — примолвил царь. — Борис нашел вернейшее средство наполнять свои мешки золотом, а именно опалою. Это средство было его алхимией. Но, неуверенный в прочности настоящего, Годунов беспрестанно старался проникнуть в будущее гаданиями, астрологией и всем, чем только надеялся достигнуть своей цели. Поверите ли, господа, что он предлагал этому математику, Джону Ди, тысячу рублей годового жалования с царским содержанием, чтоб он поселился в России [347]. К чести науки, Ди, видно, предузнал судьбу Бориса и отказался. Что далее, Басманов?