Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец [litres]

— Что же значит отсутствие родителей и ближних во время опасности? Что значит, что народ, бояре и духовенство отвернулись от меня? Что значит гроб, змей? — сказала царевна, взглянув на монаха.

— По закону естества дети переживают родителей; бояре и народ поворачиваются силою обстоятельств в разные стороны, как легкая хоругвь [58]ветром; гроб означает различное, но для тебя из этого гроба возникнет величие. Змей, по толкованиям древних волхвов, значит премудрость, а венец — княжеское достоинство.

— Но что станется с моими родителями, с братом? Неужели я их переживу? — спросила царевна, всхлипывая.

— Сон твой, царевна, касается до одной тебя. Судьбы Вышнего неисповедимы, — отвечал монах. — Но ты вредишь своему здоровью напрасною, преждевременною кручиной, — примолвил он. — Позволь мне, как доктору, прикоснуться к твоей руке, чтоб узнать состояние твоей крови. — Не дожидаясь ответа, монах подошел к царевне и смело взял ее за руку, устремив проницательный взор на прекрасное ее лицо.

— Святой отец! — воскликнула царевна, — рука твоя — как огонь, и ты крепко жмешь мою руку. Оставь меня в покое!

Монах опустил руку царевны, краска выступила на бледном лице его. Он взял кувшин с водою, налил в хрустальную чашу, вынул из-за пазухи белый порошок, всыпал в воду и, подав царевне, сказал:

— Выпей это: кровь твоя успокоится, голова облегчится, и тяжесть спадет с сердца.

Царевна отвела тихонько рукою предлагаемую ей чашу и сказала:

— Спасибо! мне запрещено пить всякие зелья от чужих людей без ведома моей матери царицы.

— Выпей, дитятко! — сказала няня. — Неужели ты сомневаешься в искусстве отца Григория после того, что он сделал со мною? Я тебя люблю не менее твоей матери.

— Не стану ничего пить, — возразила царевна и встала с постели. Монах, не сказав ни слова, перекрестился и выпил приготовленное питье, которое было густо и бело, как молоко.

— В странствиях моих я видел много красавиц, — сказал монах, — но не видал такой ангельской красоты, как твоя, царевна Ксения Борисовна. — При сих словах царевна покраснела, а няня улыбнулась и весело посмотрела на свою питомицу. Монах продолжал: — В черных очах твоих изображается душа нежная, непорочная, чуждая всякого земного соблазна. Откуда же закралось в нее подозрение, отвращение от помощи, предлагаемой человеком, который пролил бы кровь свою для твоего здравия и счастья… предлагаемой… иноком!.. — Он не мог долее говорить: смущение пресекло слова его.

— Не подозрение, но уважение к воле родительской заставляет меня отвергать всякий совет и помощь без их ведома. Впрочем, я совершенно здорова и не нуждаюсь в лекарствах, — сказала Ксения ласково. Монах молчал и горестно смотрел на царевну. Глубокий вздох вылетел из груди его.

— Не гневайся, отче Григорий, — сказала няня, — она еще дитя, и если обидела тебя, то без всякого умысла.

— Не гнев, но горесть терзает сердце мое, — отвечал монах.

— Прости, отче мой, если я невольно тебя огорчила! — примолвила царевна, взглянув ласково на монаха, у которого лицо пылало. Он хотел что-то сказать, раскрыл уста и остановился. Сильное смущение выражалось во всех его чертах. Наконец он возвратился на свое место, сел и, помолчав немного, сказал тихо и спокойно:

— Царевна! ты создана не огорчать, но радовать сердце. Да пребудет над тобою благословение Божие! Должно повиноваться воле родителей. Но различные страны, чрез которые я проходил, имеют различные обычаи, и во всех европейских государствах женский пол давно уже причислен к человеческому роду и признан одаренным от Бога волею и разумом, как пол мужской. Только в одной России сохраняется варварский обычай наших древних покорителей татар, обычай почитать женщину бессловесным существом, рабынею в доме родителей и супруга. В Англии царствовала королева Елисавета [59]с такою же славою, как у нас Иоанн. Повсюду сама невеста выбирает себе жениха, и муж советуется с женою, как с другом, а не как с прислужницею. Сердцу и уму дана полная свобода…

Вдруг двери терема быстро растворились, и карлица Даша, вбежав опрометью, сказала вполголоса: «Государь! Государь!» Марья Даниловна испугалась; царевна не знала что делать, а монах, схватив книгу и четки, побежал к противоположным дверям, но в сию самую минуту царь Борис Федорович вошел в комнату. Монах остановился и поклонился до земли государю.

— Кто осмелился войти в царский дворец, в девичий терем без моего ведома? — сказал государь грозно, бросив гневный взгляд на монаха и на устрашенную няню.

— Прости, государь! — воскликнула Марья Даниловна, сложив поднятые вверх руки, — недуг одолел меня, и я, чтоб служить тебе верою и правдою, должна была призвать лекаря.

— Я посылал к тебе несколько раз моего немецкого врача Фидлера, но ты не хотела слушать его советов и принимать от него зелия, — сказал государь, не трогаясь с места.

— Помилуй, отец государь! — сказала няня, — я скорее умру, чем соглашусь принять что-нибудь от иноверца. Оставь волю душе моей, она во всем другом предана тебе и твоему семейству.

— При всей твоей преданности, при всем усердии ты можешь повредить моей дочери внушением ей своей вздорной ненависти к чужеземцам, между которыми я имею верных и полезных слуг и даже… но об этом поговорим после.

— Я не мешаюсь не в свои дела, православный государь-батюшка, — сказала няня, — и научаю мою питомицу одному: быть послушною Богу и воле родительской.

— А сама для примера преступаешь мою волю, — возразил царь. — Ты знаешь, что я строжайше запретил, чтоб кто-либо входил во дворец без моего ведома.

— Без вины виновата, прости и помилуй! — воскликнула няня и залилась слезами.

— Кто ты таков, из какой обители? — спросил государь монаха.

— Я странствующий инок Острожского монастыря святого Василия, православный государь, — сказал монах. — По обету я ходил в Иерусалим поклониться гробу Спасителя и говеть на Афонской горе. Оттуда прошел в Киев и наконец захотел помолиться святым угодникам в первопрестольном граде, в столице православия, и зашел в Москву, где молюсь ежедневно с братьею о здравии и благоденствии твоем, великого государя.

— Давно ли ты в Москве и в первый ли раз? — спросил царь.

— В другой раз, и теперь проживаю здесь не более месяца, — отвечал монах.

— Кто ввел тебя в царские палаты?

— Я принес письмо и дары Марье Даниловне от киевского архимандрита Анастасия. Нашед ее в недуге, взялся вылечить и успел при помощи Господней.

— Где же ты научился лечению?

— В обители, в которую я был отдан в юности для обучения.

— Откуда ты родом? как тебя зовут? из какого ты звания?

— Зовут меня Григорием; я из русских дворян, роду Отрепьевых.