Уинстон Грэхем - Белла

Поначалу зрители вели себя спокойно, хотя ощущалось затаенное волнение, а когда появился Фигаро, пришли в полное восхищение. Морис предупредил Беллу, что Гарсия будет выглядеть бодрее, так и случилось.

— Одни хорошо показывают себя на репетициях, а другие нет. Хайдер обычно не очень, но вот увидишь, вечером все будет по-другому.

Дуэт графа и Фигаро тоже прозвучал удачно, и когда опустился занавес, началась суета со сменой декораций. Первая картина проходила на улице у дома доктора Бартоло. Теперь фасад разделили надвое и откатили вправо и влево, чтобы освободить пространство для мило обставленного салона с исключительно важным фортепиано на самом видном месте, которое выдвинули вперед, чтобы заполнить пустоту.

За декорациями следил помощник режиссера Эдмон Ларго, но Морис все равно урвал пару минут, чтобы поздравить каждого с успехом. Он быстро поцеловал Беллу и спустился в партер. Зрителей стало беспокоить долгое ожидание. Когда к оркестру присоединился дирижер и начал подниматься занавес, три солдата, выполнявшие обязанности работников сцены, не успели вовремя исчезнуть из поля зрения. Их встретили свистом восхищения из партера. Вскоре настал черед Беллы. Морис поймал ее взгляд и улыбнулся.

Она запела в стиле бельканто, начала неторопливо, затем ей стало казаться, что так не годится, и Белла решила выйти из повиновения. Посреди исполнения Белла заметила, что освещающая сцену лампа чадит. Каким-то образом увиденное напомнило ей прием в Тренвите, не самый последний, а семь лет назад, когда она пела «Сборщик ячменя» и «Травушка созрела». На этот раз она пела не в огромном зале Тренвита в окружении друзей и знакомых, а в чужой стране, и смотрела на море лиц; одни внимательно слушали, другие глазели с разинутым ртом, кто-то чесался, шептался, а некоторые (женщины) смотрели чуть ли не враждебно. А свеча прямо над ее головой до сих пор чадила.

В какое-то мгновение ее накрыл страх сцены, голос на два такта ослабел, потом она опять пришла в себя, прозвучали трели, и она с блеском справилась с заключительным разделом. Когда Белла закончила и музыка стихла, наступила тишина, сначала послышались единичные хлопки, затем рокот толпы, в котором она распознала овации. Морис подал знак Белле, и она поклонилась. Три, четыре, пять раз, потом Морис взмахнул палочкой, стих последний звук, и опера возобновилась. Теперь стали хохотать над коварством Фигаро и графа Альмавивы, а также хитроумными проделками старого доктора Бартоло, за этим последовал красивый дуэт Розины и Альмавивы, затем откровенный фарс с появлением солдат (один из них невозмутимо принес лестницу и понюхал свечу).

Так завершился долгий первый акт, наступил двадцатиминутный антракт, чтобы отдохнуть и с новыми силами ринуться в бой. Предстояла еще одна смена декораций, но действие в основном проходило в доме доктора Бартоло, так что хватит и перестановки мебели.

— Великолепно! — шепнул Морис Белле. — Вышло лучше, чем я ожидал. Дополнительные репетиции все-таки принесли огромную пользу.

— Черт! — воскликнула Белла. — Я допустила ошибку в арии. Засмотрелась на свечу и...

— Чепуха! — возразил Морис. — Мало кто заметил. Это уж точно. Ты разве не слышала овации?

— Да, но я...

— Все прошло отлично, Бутончик. Продолжай в том же духе, прошу тебя. Все идет очень славно.

Он удалился, мелькнули растрепанные рыжевато-русые волосы.

Неразбериха в партере задержала занавес перед вторым актом на полминуты. Не дождавшись полной тишины, Морис взмахнул дирижерской палочкой.

Фарс, который поставил Морис, проходил в основном во втором акте, но перед началом фарса был «урок музыки», вызвавший много споров. Фигаро, пытаясь устроить брак, убеждает высокого, неуклюжего учителя музыки, басистого дона Базилио, прикинуться хворым и заменить его графом Альмавивой, переодетым в помощника дона Базилио.

Они с Розиной начинают урок музыки под неусыпным взором доктора Бартоло, и Розина, узнав замаскированного возлюбленного и вне себя от радости, исполняет любовные песни в фортепианном сопровождении Альмавивы.

Второй акт, как сказал Морис, относительно короткий, и он взял пример с постановщика в Санкт-Петербурге, когда примадонна пела не произведения Россини, а по собственному выбору. Тогда прозвучало три песни, но Морис решил ограничиться двумя, которые последовали вслед за рондо «L’inutile precauzione» («Ненужная предосторожность»), которое погрузило доктора Бартоло в дремоту. Белла начала с Морли. Незатейливая мелодия не требовала от певицы усилий, лишь приятного и округлого звучания, в чем Белла преуспела, исполнив пять куплетов в полной тишине. Когда песня закончилась, послышались легкие хлопки. Белла ощутила, как под коленками льется пот. Чтобы немного оживить и встряхнуть действие, Бартоло пробуждается ото сна, а потом снова засыпает.

Еще одна английская песня? А может, не стоит? Мало кто в зале понял слова. Она задумалась, и тут Бартоло очнулся во второй раз и объявил о своих симпатиях к старинным песням, после чего запел ариетту «Quando mi sei vicina» («Когда ты рядом со мной»), заслужившую громкие аплодисменты.

Затем, глазея на Альмавиву, Белла начала вторую песню — «Возложим лавровый венец» Пёрселла.

Зрителям песня понравилась, они оценили ее юный задор, но Белла поняла, что не слишком зацепила зрителей. Посреди песни кто-то выкрикнул из партера: «Долой англичан!» Затем послышался скорее смех, чем свист, но звуки стихли, когда она преодолела трудный финал. Последовали аплодисменты, одни искренние, другие в поддержку. Белла повернулась к залу и поклонилась. Это были совсем не те овации, которые получил Фигаро или даже Альмавива. Несмотря на заверения Мориса, Белла знала, что ее секундное замешательство не осталось незамеченным. В основном в зале сидели неискушенные зрители и очень мало знали об опере, но в ложах были и знатоки, которые ездили на оперу в не столь далекий Париж. Они не считали ошибку серьезной, но все же заметили ее. Каватина «Una voce poco fa» стала первой отличной возможностью для Беллы. А она споткнулась. Другие прекрасные арии и дуэты уже прозвучали. Но эта картина — ее второй шанс завоевать сердца слушателей. Сейчас самое время.

Она кланялась и кланялась. Морис ждал, чтобы продолжить оперу согласно замыслу Россини. Дирижерская палочка находилась почти в горизонтальном положении, только чуть приподнята.

Вот тут и проявилась бойцовая натура Беллы. Она не просто боролась за признание публики, а состязалась с мужчинами. Если не считать Берту, то она была единственная женщина в спектакле. В ней росло искушение. Прямо-таки дьявольское. Белла взглянула на Мориса. В ответ тот чуть улыбнулся. Дирижерская палочка поднялась на дюйм.