Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

Вскоре стоявшие под окнами мальчики услышали, как он вышел из комнаты.

— Даже не вскрикнул, когда его били. — Франц Вегелер тяжело вздохнул. — Как можно играть на рояле, если тебя бьют. Я лично этот день никогда не забуду.

— Желаю вам светлого и благословенного утра, дети! — С этими словами учитель Руперт вошёл в классную комнату.

Дети дружно ответили на приветствие такими же словами, но Руперта это не устроило. Он схватил указку и с силой ударил ею по кафедре:

— А ну-ка повторить!

— Мы благодарим и желаем вам также светлого и благословенного утра, господин учитель.

— Вот так-то лучше. — Руперт взмахнул указкой, как дирижёрской палочкой. — А теперь мы, преисполнившись смирения, воспоём нашу утреннюю песню.

Он начал первым, и Людвиг вновь восхитился его музыкальным талантом. Руперт мгновенно находил нужную тональность, а голос его звучал так, словно он только что поел слив или выпил сырое яйцо.

Самому Людвигу это «превосходное средство» — так неизменно называл его отец и применял, когда собирался петь, — ничуть не помогало. Как-то он в курятнике Фишеров выпил подряд три тёплых яйца, а потом попытался спеть арию. Но голос его по-прежнему скрипел и дребезжал.

Госпожа Фишер, услышав, как куры не на шутку раскудахтались, пошла узнать, в чём дело, и едва не схватила Людвига за волосы...

— А теперь всем сесть! Продолжим наш цикл библейских историй. Сегодня я расскажу вам о...

Пока Руперт задумчиво рассматривал своих учеников, размышляя, что бы такое им сегодня рассказать, Людвиг обнаружил в нём сходство с петухом Фишеров. Правда, учитель расхаживал по проходу не с горделивым видом, а громко шаркая ногами, и вместо ярко-красного гребня у него на голове вились уже изрядно поредевшие волосы пшеничного цвета.

— Итак, дети, я расскажу вам сегодня о Каине и Авеле. Первый из них был младшим сыном Адама и Евы, второй — старшим. Авель был пастухом, а Каин — землепашцем. Однажды оба они совершали в поле обряд жертвоприношения, и дым от жертвы Авеля столбом поднялся в небо. Это означало, что Бог принял его жертву. С Каином же всё произошло совершенно по-иному. Бог не пожелал его жертвы, и тогда Каин в ярости убил своего брата, а труп закопал в землю.

Людвиг уже слышал эту историю от матери, но тем не менее вновь в ужасе закрыл глаза. Как вообще можно убивать брата?

— Но Господь всё видит, и потому из облаков тут же прозвучал его голос: «Каин! Каин! Где брат твой Авель?» И солгал Каин: «Откуда мне знать? Я не сторож брату своему». И разгневался Господь, и закричал на него: «Что сделал ты? Так будь же проклят, и пусть тебе на земле нигде не будет пристанища!» А чтобы люди знали о наложенном проклятии, Господь поставил ему на лоб отличительный знак — каинову печать. Людвиг, ты знаешь, что это такое?

Людвиг тут же вскочил с места и почувствовал, что весь класс как-то странно смотрит на него. Красновато-смуглый цвет лица, следы оспы, толстые губы и особенно бугристые наросты на лбу — ну, разве это не Божье проклятие?

— Пожар! Пожар!

Послышались тяжёлые удары в дверь. Топот множества быстрых ног слегка приглушал снежный покров, но вот они удалились, и уже издалека снова послышалось:

— Пожар! Пожар!

Кто-то отчётливо произнёс: «Замок горит», а другой голос не менее внятно ответил:

— «Мышь» загорелась с крыши. Я сразу увидел двигающееся яркое пятно, но подумал, что это камердинер со свечой в руках...

Налетевший ветер заглушил конец фразы. Людвиг лишь услышал:

— ...и тут огонь перекинулся на другую комнату...

«Мышью» называлась та часть замка, где жил курфюрст.

Другая его часть, именуемая «Кошкой», была предоставлена в распоряжение канцлера графа Бельдербуша. Граждане с усмешкой поговаривали, что «Кошка» следит за «Мышью» и не позволяет ей тратить непомерные деньги на роскошь, как это делали архиепископ и покойный курфюрст.

Мать уже стояла в дверях со светильником в руке. Струившийся от него слабый свет резко контрастировал с полыхавшим за окном заревом пожара.

— Людвиг, а ну-ка вставай и одевайся. Эй, Гертруда!..

Девочка в ночной рубашке вбежала в комнату, протирая на ходу сонные глаза.

Внезапно дом содрогнулся как от удара. Раздался страшный грохот, мать едва не упала. Гертруда закричала, а братья дружно заплакали.

— А ну, тихо. — Мать как-то умудрялась сохранять спокойствие. — Гертруда, хватит орать. Просто взорвались пороховые склады. Ну-ка, накинь чего-нибудь и давай одевай Иоганна. Карл, успокойся, я иду к тебе. Не нужно ничего бояться. — Она пристально посмотрела на Людвига: — Надеюсь, я могу на тебя положиться?

На улице ветер рассыпал искры. Из окон замка, казалось, вытянулись дрожащие красные руки, из пальцев которых клубами валил дым. По улицам бежали люди с вёдрами, обгоняя их, стремительно пронеслись пожарные повозки.

Колокола и барабанная дробь разом смолкли. Эти звуки были сейчас не нужны, ибо раскаты грома наверняка уже разбудили самого большого любителя поспать.

— Людвиг, когда оденешься, встань у окна и, если увидишь, что огонь движется сюда, сразу же зови меня. Я пойду в кухню, приготовлю для Карла и Иоганна горячую пищу.

Он кивнул, быстро оделся, окинул взглядом комнату и положил приготовленный с вечера ранец с тетрадями и учебниками на подоконник. Пусть он сгорит.

А что же для меня здесь самое ценное? Без сомнения, портрет деда. В музыкальной комнате он с тоской посмотрел на него:

— Тебя, Дода, я, конечно, возьму с собой.

Он перевёл взгляд на лежащие на рояле скрипки и громко захихикал:

— А вот вы останетесь здесь.

На рассвете Людвиг вышел из дома. Вслед за ним вышла Гертруда с Иоганном на руках.

Пламя уже перестало бушевать и походило теперь на развевающиеся на ветру жёлтые полотнища с чёрной каймой сажи. Буря усилилась, но так и не смогла вернуть небу его ослепительную голубизну. На окраине города медленно вставало окутанное дымкой солнце.

На улицах царила полнейшая сумятица. Люди с искажёнными лицами бегали взад-вперёд, и крики их чем-то напоминали Людвигу уносимые ветром клочья дыма.

— Большая мраморная лестница рухнула!

— Воды! Воды !}

— Теперь они пытаются со стороны Бишофсгассе...

— Воды...

— В колодцах ничего не осталось.

— Надворный советник Бройнинг приказал подать воды.

Качалки насосов скрипели и визжали. Люди вокруг тяжело дышали и кашляли. Но из насосов вытекали лишь тонкие струйки воды, и вёдра и бочки наполнялись очень медленно.

У дома Фишеров наступившую было тишину нарушило позвякивание дверного колокольчика. Из пекарни мгновенно появился сам хозяин, принеся с собой вкусный запах хлеба и ароматы кухни.

— О, Господь, Ты караешь меня за грехи. — Он с показным смирением устремил взгляд на потолок. — Беда одна не ходит. Что ж, придётся мне разместить у себя кое-кого из семейства Бетховен. Ну, как ваша новая квартира, Людвиг?