Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

В перерыве Карл Черни бросился в гардероб и попросил своё пальто.

— Ну скорее, пожалуйста, скорее.

Вторая часть программы должна быть выдержана в лёгком жанре, и потому он хотел как можно быстрее уйти. Тут кто-то похлопал его по плечу.

— Вы нас просто заворожили своей игрой, Черни. Жаль...

Новый драматург придворного театра Теодор Кернер был приблизительно одного возраста с ним. Рядом стояла его невеста Антони Адамсбергер, совершенно прелестное создание, исполнявшая в «Эгмонте» роль Клэрхен и певшая на сцене песни на музыку маэстро.

— ...Мне искренне жаль вас, Черни. Не только вы, но также Зейфрид и весь оркестр поистине превзошли сами себя. Но... — Кернер приподнял плечи, показывая, что у него нет слов описать всю безнадёжность ситуации.

— Я готов взять вину на себя, Кернер.

— Нет, никого из вас не в чем упрекнуть. Но налицо явный провал. Даже самые ярые поклонники Бетховена не отважились сдвинуть ладони. Кто... кто сообщит ему о случившемся?

— Господин фон Цмескаль уже пошёл туда.

— Я ему не завидую, — скорбно вздохнул Кёрнер. — Я уже сказал, что вашей вины здесь нет. По нелепой случайности музыкальный сумбур, именуемый фортепьянным концертом, вклинился между живыми картинами в исполнении Тро, Пуссена и Рафаэля, способными удовлетворить самый взыскательный слух, и игрой в четыре руки фрейлейн Зесси и господина Зибони. Верно, Тони?

— Бетховена всегда заносило слишком далеко. — Она пробежала тонкими пальцами по изысканному ожерелью. — Возьмём, к примеру, его музыку к «Эгмонту». Я предлагала сделать мелодию «Плача, ликуя...» более утончённой. Он мне прямо сказал: «Никаких мордантов». Представляете, он спутал это слово с мордентом [103] Мордант (mordante — фр.) — язвительно; мордент — один из видов мелодических украшений. . Мне было так стыдно за него, господин Черни.

— «Крейцерова соната» провалилась, сегодня тоже неудача. — Карл Черни задумчиво склонил голову к плечу. — Мне тоже очень стыдно.

— Могу лишь повторить: вы ни в чём не виноваты, — утешающе заметил Кернер.

Сверху донёсся знакомый каждой женщине шум. Шварканье тряпки о пол, громкий плеск воды в ведре.

Она поднялась на последнюю ступеньку и сквозь приоткрытую дверь увидела рояль, другие музыкальные инструменты, секретер и аккуратно, что совершенно не свойственно Людвигу, разложенные кипы нот.

— Добрый вечер.

Мывшая пол приходящая служанка подняла голову:

— Добрый вечер.

— Могу я поговорить с господином ван Бетховеном?

— Нет.

— А когда он придёт?

— Не знаю. Он уехал сегодня ночью.

Не успела! А ведь она могла прийти ещё вчера вечером. Ох уж эта нерешительность, вечные сомнения — самая губительная черта её характера.

— А куда он уехал?

— А в чём, собственно, дело?

Служанка с подозрением посмотрела на неё. Странная особа, скрывающая, несмотря на жару, своё лицо под вуалью.

Незваная гостья правильно истолковала её взгляд и откинула вуаль.

— Собственно говоря, это не так уж важно. Господин ван Бетховен старый друг нашей семьи и был бы очень рад моему приходу. Я хотела пригласить его к нам.

Зачем она лгала, зачем? Ведь речь вовсе не об этом.

— Он вернётся через две-три недели. — Служанка, кряхтя, поднялась и выжидающе уставилась на неё.

— К этому времени нас уже не будет в Вене. Могу я оставить ему записку?

Лицо служанки смягчилось. В конце концов, почему бы хозяину не получить письмо от давней знакомой. Может, оно ему на пользу пойдёт?

— Вы можете написать ему в Теплиц. Врачи посоветовали господину ван Бетховену съездить туда на лечение. Два-три дня он пробудет в Праге, а потом сразу отправится в Теплиц.

— Я даже знаю, где он остановится и там и там. Ну хорошо, спасибо.

Служанка присела с поклоном. Дама попыталась улыбнуться, но лицо у неё оставалось грустным. «Выходит, страдают не только бедняки», — сделала для себя вывод служанка.

Нависшие над городом серые клочковатые тучи как-то незаметно налились тёмной влагой, а затем выплеснули её на городские улицы.

Он вспомнил, что туманная пелена дождя так же висела над Веной в день отъезда и что всю дорогу по крыше почтовой кареты били крупные капли. Теперь ливень застиг его в Праге.

Промокший насквозь плащ свинцовой тяжестью давил на тело. Он повесил его на вбитый в дверь крюк и окинул беглым взглядом комнату.

Из открытых окон сильно дуло, ветер заносил внутрь брызги дождя, но это его нисколько не тревожило. Эрцгерцог Рудольф, милый, славный принц! Без его помощи он никогда бы не смог приехать. Пусть даже поездка окажется напрасной, пусть...

В Теплице очень многие хотели исцелить болезнь, именуемую скукой. Но это к нему никак не относится. Он присел и вытянул усталые ноги. Бетховен опустил тяжёлые веки, и перед его внутренним взором мелькнуло лицо человека, с которым он сегодня вёл переговоры и который обещал ему попытаться вымолить у князя Кински хотя бы несколько гульденов или дукатов в счёт пресловутой пожизненной пенсии. Князь — мерзавец, и вообще всё вокруг мерзко и отвратительно. Нужда воистину заставляет идти на всё, и тут уж не до морали.

Он с усилием встал и раздражённо щёлкнул пальцами, глядя на голые стены. В снятом из экономии самом дешёвом номере он чувствовал себя, как в давно не мытой клетке.

Какой здесь затхлый, спёртый воздух! Треснувшая миска для умывания, кувшин с отбитым носиком, заляпанное маленькое зеркало, забрызганные чем-то бумажные изображения святых над убогой кроватью.

Ну ничего, осталась только одна ночь, он попросил вечно сонного слугу разбудить его в четыре часа, а в пять он уже будет сидеть в почтовой карете.

Услышав скрип открывающейся двери, он недовольно оглянулся и замер.

— Да это я, Людвиг. — Она с усилием улыбнулась. — Добрый вечер. Я приехала из Вены на почтовой карете. ...Ты не хочешь ничего сказать мне или... — Она в страхе распахнула сверкавшие завораживающим блеском глаза: — У тебя совсем плохо со слухом? Я пришла, чтобы попросить у тебя прощения, Людвиг, ведь все эти годы я не заботилась о тебе. И я чувствовала, что не обрету покоя в душе, пока не выскажу тебе всё. Знаешь, как тяжело говорить такое, особенно женщине.

Она говорила не умолкая, стремясь словесным потоком заглушить страх. Она очень боялась, что он выгонит её из комнаты, не дав сказать самые важные, самые нужные слова.

— Само решение поехать сюда далось мне очень нелегко. Ведь я замужняя женщина. О твоём отъезде я узнала от служанки. Но в Теплиц, в это захолустье, я не хотела ехать. Город маленький, пойдут сплетни. А Прага город большой... Ну вот, я всё сказала, ещё раз прости меня, Людвиг, я... я... я пойду.

Она закрыла лицо руками, повернулась к двери, и этот её жест наконец вывел Людвига из оцепенения.