Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

— Жозефина! — Он схватил её за руку.

— Ты ещё помнишь моё имя, Людвиг? — еле слышно спросила она.

— Что с тобой? — Его глаза сверкнули холодной сталью. — Что они осмелились с тобой сделать?

— Ты так беспокоишься обо мне, Людвиг... Но знаешь, мне так хочется услышать из твоих уст слова, навсегда запавшие мне в душу. Я понимаю, что не имею права, и всё же...

— Ты моя вечно любимая женщина...

— Людвиг!

Она припала к нему и стала покрывать поцелуями смуглое, изъеденное оспинами лицо, а потом вдруг осела и сползла бы на пол, если бы он не подхватил её.

Некоторое время она лежала неподвижно на кровати и, лишь когда Бетховен легонько коснулся её волос, тяжело приподняла голову:

— Людвиг, можно я немного посижу здесь на стуле? Минуту-другую, не больше. Можно, Людвиг? Спасибо.

Она бросила затравленный взор на измятую постель, затем на щербатые половицы и вдруг со всхлипом произнесла:

— Как... как здесь хорошо...

— Здесь?

Она усердно закивала головой так, будто в её шее вообще не было позвонков.

— Да-да-да, Людвиг, конечно... именно здесь, но я лучше помолчу, и... и вообще я сейчас пойду... Я всё потеряла.

— И это говорит баронесса фон Штакельберг?

Улыбка проглянула на её лице, подобно солнечному лучу, робко показывающемуся из косматых туч, — из её, казалось, уже навсегда ими обоими забытого прошлого.

— Ты, наверное, будешь бранить меня, Людвиг. Но ведь я пришла к тебе с добрыми намерениями... А может, мне просто захотелось совершить легкомысленный поступок. — Она решительно тряхнула волосами. — Только не злись на меня... Знаешь, всю дорогу сюда я действительно чувствовала себя баронессой фон Штакельберг, но когда в этой захудалой гостинице я спросила, в каком номере ты живёшь, и коридорный, вытаращив свои глупые глаза, захотел узнать, кто я... Так вот, я повернулась к нему спиной и через плечо небрежно бросила: «Вы изволите разговаривать с мадам Жозефиной ван Бетховен». Я тебя сильно обидела, Людвиг? Прости меня.

— Жозефина!..

Она опустилась на пол и положила голову ему на колени.

— Нет-нет, не спорь, мне подобает именно такая поза кающейся грешницы. Потерпи немного, мадам ван Бетховен скоро вновь исчезнет из твоей жизни. Я искренне любила тебя, Людвиг, и потому... потому жестоко расплачиваюсь сейчас за то, что тогда не сказала «нет», когда меня просто-напросто продали.

— Не кори себя. Разве ты могла выйти замуж за бедного музыканта?

— А ты знаешь, что Штакельберг оказался ещё большим мошенником, чем Дейм? Эдакий святоша с молитвой на устах и без каких-либо угрызений совести. Он разорил не только меня, но ещё и Франца.

— Я кое-что слышал.

— В память о себе он оставил мне лишь двоих детей.

— Я знаю, Жозефина.

— Я очень люблю их, но Штакельберга я безжалостно выгнала из дома. Даже Тереза заклинала меня твёрдо стоять на своём. Между нами всё кончено, только он не даёт мне развода, и вот я пришла к тебе.

— Чем же я могу помочь? — вновь глубоко уйдя в себя, пробормотал Бетховен.

— А при чём здесь твоя помощь? Я пришла потому, что не могла не прийти. Я уже сказала, что виновата перед тобой, что не смогла быть рядом, когда ты так нуждался во мне...

— Ни у одной из близких мне женщин я не видел такого лица.

— Людвиг!..

— Да?..

— Ты можешь поцеловать меня на прощанье. И... и хотя я не достойна тебя, позволь мне всё же... ответить на твой поцелуй.

Он проснулся, так как над ухом кто-то удивительно знакомым голосом сказал:

— Доброе утро, Нептун.

Увидев недоумённое выражение на его помятом со сна лице, Жозефина поспешила пояснить:

— Когда Нептун выныривает из волн, у него, наверное, такие же всклокоченные волосы, как у тебя сейчас.

— Ты уже оделась?

— Я от счастья так и не смогла заснуть, Людвиг. — Она медленно подошла к кровати. — Сидела у окна и слушала щебетанье птиц. — Она наклонилась и прижалась лицом к его голове. — Мне пора. Его сиятельству супругу самое время подыматься с перин.

— Жаль, очень жаль, — озабоченно нахмурился Бетховен. — Но меня в Теплице ждёт господин Гёте. Хочет обсудить со мной музыку к «Эгмонту». Это очень важно. Как сегодня погода?

— Ну какая... — Она мельком посмотрела в окно. — Вроде солнышко, нет, уже надвигается тёмное облако. Что ж, давай прощаться. Такую встречу нельзя пропускать. Ничего-ничего, я снова стала стойкой и мужественной женщиной. Давай вставай, Людвиг, а я пойду позабочусь о завтраке.

Намыливая щёки и водя по ним остро отточенной бритвой, он недовольно разглядывал в зеркале своё лицо. Разумеется, он встретится с господином фон Гёте в Теплице, но только через несколько дней. Ну ничего, будем надеяться, что ему повезёт: один из пассажиров в последнюю минуту откажется от поездки и освободится место в почтовой карете.

К сожалению, его отъезд походил на бегство от Жозефины, что, в сущности, означало чудовищную неблагодарность. Она, безусловно, была готова стать его женой и ради этого подвергнуться нападкам людей своего круга. Они бы отвергли её, обвинили бы в прелюбодеянии, в разрыве священных уз супружества...

А он? Он никак не мог разобраться в своих чувствах и сильно страдал от этого. Может быть, в Теплице, на расстоянии, он сумеет ясной головой осмыслить происходящее и тогда...

Вошедшая в комнату Жозефина минуту-другую тяжело дышала, восстанавливая дыхание.

— Я уже успела сбегать за свежими булочками. — Она поставила поднос на стол. — Знаешь, коридорный спросил: «Мадам ван Бетховен тоже уезжает?» — и получил решительный ответ: «Нет!» Я могла бы какое-то время пожить в этой комнате, а потом мы бы встретились в Карлсбаде.

— Где? Здесь?

— Неужели ты ничего не понимаешь, Людвиг?

Он поднёс к губам её руку:

— Ты даже не представляешь, как я благодарен тебе.

Он покрыл поцелуями её ладонь и, ничего не соображая, как лунатик, потянулся к показавшемуся ещё более прекрасным лицу.

— Нам сейчас не до ласк, Людвиг. — Она удручённо вздохнула. — Почтовая карета ждать не будет.

— Слушай, а может, попробуем вдвоём убежать в Англию или ещё куда-нибудь? — с загоревшейся надеждой сказал он.

— Что тебе делать в Англии? Ты так талантлив, у тебя столько замыслов, а ты хочешь всё бросить, покинуть Вену... Ешь скорее. Через десять минут нам нужно уходить.

Вскоре у подножки почтовой кареты он торопливо записал её карлсбадский адрес и, не оглядываясь, с силой захлопнул за собой дверцу.

— До свидания, Людвиг! До свидания! — В её глазах блеснули слёзы. — Смотри не потеряй мой карандаш, разбойник.

Почтальон задудел в рожок, подавая сигнал к отправлению. Через несколько минут Бетховен почувствовал на себе удивлённые взгляды пассажиров. Оказывается, он непрерывно махал рукой, хотя и почтовая станция, и Жозефина уже затерялись вдали.