Борис Павленок - Преданный и проданный

— Ты мне его... ты пришли вечером... инструкции дам... Нет, представь сейчас же.

— Катя, Катя, когда ты угомонишься? — Потёмкин посмотрел на неё с укоризной и печалью.

— А кто это был у тебя в каюте на галере?

— Ну вот, сколь не виделись, и пошли упрёки одни...

— Не мой зачин — твой.

— Идём к Суворову, а то заметит старик, что нет тебя, обидится. А этого я вечером пришлю.

Меж холмами плыли клубы дыма, мелькали фигуры людей, мчались кони. Кто кого побивал — не разобрать. Но люди знающие понимали.

Румянцев хлопал в ладоши:

— Молодец, Суворов. Лихо! Ай, лихо!

Иосиф метался по вышке, стараясь охватить зрением поле боя. Кобенцль что-то записывал в книжку. Фитц-Герберт, держа в руке подзорную трубу, чертил в воздухе замысловатые фигуры, поясняя Сегюру. Суворов скатился по лесенке вниз, помчался к полю боя:

— Коли, бей, гони! Гони, гони!..

Иосиф также быстро спустился к Екатерине:

— Ваше Величество, мы видели лучшую в мире армию. Не для парадов — для боя. Поздравляю.

— Не меня, а вот Румянцева, Суворова, Потёмкина.

Подбежал Суворов:

— Эх, матушка, жаль всего не видела... Велите играть отбой?

Екатерина кивнула, и тотчас же запели трубы, сзывая солдат.

— Ваши экзерциции, генерал, в высшей степени похвальны. Какой награды хотите вы?

— Коль Ваше Величество самую малость видели, то и награда сей малости должна соответствовать.

— И всё же?

— Помогите деньгами, матушка.

Екатерина недовольно поморщилась, но сейчас же приняла приветливый вид.

— И много ль надо?

— Помилуй Бог, много, — озабоченно вздохнул Суворов.

— Говорите же, — с заметным раздражением потребовала она.

— За квартиру задолжал, — доверительно сказал Суворов. — Три с полтиною, хозяйка со свету сживёт.

Кто-то, не выдержав, хохотнул. Екатерина легонько стукнула Суворова по лбу веером, сняла с груди портретец собственной персоны, осыпанный бриллиантами, накинула на шею полководцу.

— Озорник...

— А за квартиру уплатите?

Они ехали в открытом экипаже полем, остальные следовали за ними. Движение застопорилось — дорогу переходило несчётное овечье стадо.

— Завтра на Севастополь? — спросил Потёмкин.

— Два дня передохнем, устала я, — ответила Екатерина. — Только ты не забудь прислать ввечеру усача своего. Я лично инструкции дам.

— А меня не посвятишь? Может быть, я сам бы...

— Григорий Александрович, а здесь, вдали от столицы, не много ли власти забрал ты? — Екатерина одной фразой поставила любовника на место губернатора, закрыв тем путь сердечной тревоге Потёмкина.

Плещет несильной струёй ручей, образуя тенистую заводь. Стайка девушек и женщин с весёлым щебетом играет в воде. Безбородые евнухи сидят в шатре, оберегая покой купальщиц. И не видят, что в зарослях совсем рядом пристроились два шалопая — Сегюр и Фитц-Герберт. Они делятся впечатлениями.

— По-моему, правильно делают мурзы, пряча своих женщин под халатами и чадрами, — глянуть не на что.

— Ты не прав. Вон та, что волосы выкручивает, очень недурна... Очень... Ты приглядись... — Сегюр, устраиваясь поудобнее, соскальзывает в яму, вернее в небольшую ямку, но треск от сучьев на её дне поднимается вполне подходящий.

Женщины взвизгивают, евнухи подхватываются, обнажив кинжалы. Не разбирая дороги, ломая кусты, продираясь сквозь переплёты виноградных лоз, послы мчатся куда глаза глядят. Погоня приближается, и уже толпа татар нагоняет.

Петляя меж камней, беглецы скатываются по каменистой осыпи и оказываются в расположении русских войск. Сюда разгневанные татары сунуться не рискуют, остановленные окриками часовых, предупредительным выстрелом. Но они долго бегают вдоль запретной линии, размахивая ножами. Барабаны бьют тревогу, лагерь всполошился, мгновенно ощетинясь пиками и дулами ружей. Дежурный офицер бежит к шлагбауму, у которого сгрудилась толпа мурз и просто сочувствующих.

— Толмача ко мне! — кричит офицер.

Толмач переводит речь рыжебородого старика в высокой шапке:

— Гяуры совершили святотатство, осквернили взорами обнажённых женщин и девушек... Они подлежат смерти.

— Женщины? — Офицер делает вид, что не понял.

— Мужчины. Выдай их нам, они скрылись в лагере. Иначе мы казним своих женщин.

— Мои солдаты не отлучались.

— Но гяуры прибежали сюда. Выдай их. Евнухи видели.

— Хорошо, я построю солдат, пусть евнухи войдут и укажут в лицо осквернителей.

— Они были не солдаты, и их легко узнать.

— Разрешаю обыскать лагерь...

Мурзы нерешительно мнутся.

— Это обидит царицу.

— Я доложу царице, и она накажет обидчиков, если это наши люди.

Послы, как провинившиеся школьники, стояли перед Екатериной, обряженные в военное платье.

Офицер отсалютовал:

— Могу идти, Ваше Величество?

Кивнув офицеру, Екатерина обрушилась на знатных шелопаев:

— Вы грубо нарушили посольский этикет, и я должна выслать вас немедленно из России, но отправить отсюда с малой охраной — это всё равно что выдать татарам, а там — верная смерть, выкупа не возьмут. Прошу ни на шаг не отлучаться из расположения полка.

— Мы сданы в солдаты? — Сегюр, как всегда, насмешлив. — На какой срок, Ваше Величество?

— Вам шуточки! — гневно сдвинула брови Екатерина. — Целость Российской империи возможна, лишь когда народы будут чтить обычаи друг друга! Вам не понять, что Россия — это огромная куча хвороста, которая может возгореться от единой искры.

— А к вам мурзы, Ваше Величество, — сообщил вошедший Нарышкин.

— Может, примем вместе? Или предоставите мне одной есть плов, который вы приготовили? — Екатерина зло усмехнулась. — Ладно уж, скройтесь с глаз, до отъезда из Крыма форму не снимать... Пусть войдут!

Трое мурз, судя по длине бород, самых уважаемых, в богато расшитых халатах и цветных сапожках, высоких шапках, едва переступив порог, повалились в ноги.

Она велела:

— Встаньте, уважаемые.

Двое поднялись, а третий остался лежать ниц и что-то быстро говорил, сокрушённо хлопая по ковру ладонями. Нарышкин и дежурный адъютант пытались поставить его на ноги, но хитрый старикашка поджал ноги и, как ни старались привести его в вертикальное положение, кувыркался неваляшкой. Лишь когда зазвенели фарфором и стали разливать чай, он успокоился.

Екатерина опередила жалобу:

— Уважаемые, я извещена о тяжком преступлении, которое было совершено в Бахчисарае. Двое моих солдат, не зная местности и обычаев ваших, случайно вышли к купальням. Оба поклялись, что не видели женщин, лишь слышали смех и плеск воды. Поскольку у русских тоже не принято зреть чужих жён раздетыми, солдаты убежали. По возвращении в Петербург я отдам их палачу для пытки, чтобы выведать истину. Если вину докажут, оба будут казнены, без процедуры допроса я не могу наказывать. Уважаемые, я польщена тем, что вы пришли искать ко мне защиту и справедливость, и хочу просить, чтобы впредь, пока я буду на крымской земле, при мне находились неотлучно ваши толмачи и охрана. Прошу, угощайтесь.