Борис Павленок - Преданный и проданный

Санечка, порывшись в портфеле, достала другую бумагу.

— «Всего бы лучше было, если б можно было сделать предприятие на Очаков либо на Бендеры, чтобы оборону многомесячную, тобою самим признанную за вредную, оборотить в наступление...»

— Да не это же, — снова раздражённо перебил её Потёмкин. — Последнее, в синем пакете.

— Так бы и сказал, — обиженно отозвалась Санечка и, достав синий пакет, уселась поудобнее и с неким злорадством начала: — «Повсюду передаются слова Алёшки Орлова, писанные из Неаполя, что, мол, пора передать все дела по армии Румянцеву, а то всё Потёмкин да Потёмкин, а мы что — чучелы?.. При дворе вам, светлейший, много вредят, да и с государыней сладу нету, понесла, как кобыла норовистая...» — Санечка, довольная удачным, на её взгляд, сравнением, хихикнула, — «Съезди-ка, говорит, Мамонов, посмотри места для охоты. Отъехал на день, а у неё в постели — ничтожный Мордвинов...» — Санечка, уже не скрываясь, хохотнула, — «Отвернулся в поместье своё, глядь — а моим заместником уже энтот ублюдок Архаров... Сил моих нету, приезжай, князинька, иначе — беда...» — Санечка надолго замолкла, потом вдруг взорвалась: — Сука подлючая! Её бы дёгтем вымазать, да в перьях извалять, да протащить по деревне!

Потёмкин очнулся от своей полудрёмы, изумлённо посмотрел на племянницу, сдвинул брови:

— Что плетёшь? Такого в письме не было!

— Я от себя! — с вызовом вскинула голову она. Потёмкин, размахнувшись, влепил Санечке пощёчину.

— Не смей царицу поносить, не твоё дело, не твоя душа терпела...

Санечка, заплакав, уткнулась в подушку.

— Ну, ин, ладно... — сразу смягчившись, тронул её за плечо Потёмкин. — Нельзя же, особа августейшая, а ты...

— Курва она августейшая... — упрямо мотнула головой Санечка.

Потёмкин, махнув рукой, отвернулся. Помолчав, спросил:

— Письма все взяла? Нету ли чего из Неаполя? Как там Маттей? Боле года вестей не шлёт.

Маттей, он же Мочиморда, ходил кругами возле внушительного вида палаццо. Одетый в просторную блузу и широкополую шляпу, с висящим на ремне ящиком для красок, он вполне мог сойти за какого-нибудь итальянского художника, если бы не его диковатый взгляд и воинственно оттопыренные усы.

Княжна, глядевшая на него из окна, позвала служанку:

— Франтишка! — Голос её был певуч и нежен. Немолодая служанка бесшумно вошла в комнату:

— Слушаю, госпожа.

Княжна снова задумчиво посмотрела в окно.

— Этот всё ходит... — сказала она, разглядывая Маттея. — И в Рагузе, и в Венеции, и в Риме... Подозрительная личность.

Франтишка подошла к окну.

— Художник как художник, — пожала плечами она. — Они же сумасшедшие. Увидел, говорит однажды, госпожу вашу, хочу портрет написать. Если нет — умру.

— Но у меня нет денег, чтобы заплатить.

— А он говорит, — ласково взглянув на госпожу, отозвалась служанка, — что, зная, какой это труд — позировать, готов вознаградить ваше терпение. Один только сеанс просит.

Княжна резко опустила штору, отвернулась от окна.

— Вот ещё — позировать за деньги, как натурщица? Негодяй! — Она прошлась по комнате, трогая тонкой рукой цветы. — Пусть ищет других, их тут как кошек...

— Воля ваша, госпожа.

Княжна подошла к зеркалу, присела на стул. Всмотрелась в своё слегка побледневшее лицо, потом, не поворачиваясь, спросила:

— Почему Али не подаёт завтрак?

— Простите, госпожа, но лавки в кредит не отпускают. Говорят, мы должны ещё за прошлый приезд. Можем предложить только стакан соку.

— О, это меня вполне устраивает, — кокетливо поправив локон, быстро отозвалась княжна. — А эти... поляки... обед заказали? — Она снова взглянула в зеркало на служанку, которая стояла, скорбно опустив глаза. — Что произошло?

— Они, ваша светлость... уехали.

— Как? — Княжна вскочила.

— Поутру съехали совсем.

— И Радзивилл, и Доманский?

— Да, госпожа.

— Боже, не сказавшись, не предупредив... Какая подлость! — Она пошатнулась и, не поддержи её Франтишка, упала бы на пол.

Служанка провела госпожу к софе, бережно уложила. Княжна вдруг закашлялась, прижав платок ко рту, потом уронила руку с платком. Франтишка, наклонившись и увидев кровь, закричала:

— Али, скорее лёд!

Вбежал Али, неся в руках завёрнутый в полотенце лёд и стакан с соком. Без церемоний распахнул халат на груди госпожи — видно, делал это не в первый раз, — склонился над ней чёрным призраком. Она вдруг открыла глаза, улыбнулась, и тёмная губастая физиономия слуги озарилась в ответ белозубой улыбкой.

— Иди, дружок, спасибо. — Зубы княжны стучали о стекло, когда она пила сок. Взглянув на окно, спросила: — Ходит?

— Ходит.

Княжна помолчала, о чём-то размышляя, потом решительно приказала:

— Дай мне голубой бурнус алжирский и зови художника.

— Но, госпожа...

— Делай, что приказано.

Поднявшись и оправив платье, она подошла к зеркалу снова. Внимательно осмотрев себя — тонкий стан, точёное лицо, большие, оттенённые длинными ресницами глаза и пышные волосы, — удовлетворённо кивнула и, подойдя к окну, откинула штору. Придвинула кресло так, чтобы оно оказалось в снопе солнечного света — и, набросив бурнус, уселась, несколько раз предварительно поменяв позу.

Вошедший Маттей замер в восхищении, затем быстро подошёл, стал на колено, поцеловал руку и проговорил:

— Благодарю, синьора...

Она, повнимательней всмотревшись в разбойный лик смуглого красавца, вдруг спросила:

— Вы ведь не художник, верно?

Маттей опустил глаза.

— И да и нет. Я стал бы писать ваш портрет с восхищением, но...

Княжна откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза. Маттей, заметив бледность её лица, встревожено поднялся.

— Чей вы шпион? — не открывая глаз, внезапно спросила она. — Полиция боится, что я уеду, не оплатив долги?

Она открыла голубые глаза и посмотрела на него с презрением.

— Нет, синьора... — Маттей огляделся, шёпотом заговорил: — Нас никто не подслушивает? Граф Орлов, получив ваше послание, дал мне поручение удостовериться, нет ли вокруг вас шпионов, способных принести вред российской короне. Проще говоря, нет ли какой авантюры?

Разглядывая его, княжна проговорила:

— Это низко — следить за женщиной... Не так ли?

— Орлов не простой обыватель, — возразил с достоинством её собеседник. — Он лицо государственное, и контакт с вами может быть неправильно истолкован при дворе, а паче чаяния — употреблён во вред... Особенно остерегались мы поляков.

— Боже, и кто же вас смущал — этот жирный таракан? Что же вы теперь передадите графу?

— Что честь ваша выше подозрений.

Княжна впервые милостиво посмотрела на Маттея:

— Благодарю вас. Когда я могу получить аудиенцию у графа?

— Помилуй Бог, граф счастлив будет нанести визит сам, только скажите — когда.