Борис Павленок - Преданный и проданный

— Заступай на пост вместо Мухина.

Солдаты поменялись местами, рядовой Мухин приставил ружьё к ноге. Воейков приказал:

— Сдать оружие!

И когда Мухин, почуяв неладное, заговорил было: «Ваше благородие...» — майор вырвал ружьё и приказал:

— Капрал, гренадера Мухина взять под арест. А теперь в дом капитана Пассека. Измена!

В карточном салоне у Дрезденши шла игра. Метали Григорий Орлов и Мирович. Вокруг толпились любопытные.

— Не может быть, чтоб судьба тебе маткой была, — басил Орлов. — Не всё ж тебе тереть, пора и в тёрке быть. Либо дупеля, либо пуделя.

По бледному и напряжённому лицу Мировича, как всегда, сбегали капли пота. Впившись глазами в глаза Орлова, он выдернул карту, и она скользнула из-под ладони на стол.

— Дана, сударушка. Ещё?

Орлов кивнул.

Снова карта выскользнула из-под ладони Мировича.

— Ещё. — Лицо Орлова напряглось. Глянув на третью карту, со злостью шлёпнул их на стол. — Ты заговорённый, что ли? Ну да сколько верёвочка ни вьётся, а всё ж петлёй сойдётся... Начнём по новой!

В это время лакей, проходящий с бокалами на подносе, передал Орлову записку. Тот развернул, не торопясь, припалил кончик бумажки от свечи, принялся раскуривать сигару, помахивая остатками бумажки и сказал Мировичу:

— Извини, брат, ехать должен, в полк вызывают.

— И отыграться не хотите?

— Другим разом. — Гришка быстро поднялся, застёгивая мундир. — Нынче, брат, другой банчок, в ином месте. — Он весело подмигнул.

— К бабе небось требуют, — хохотнул кто-то.

— Вот, дьяволы, и всё-то вы знаете, — восхитился Орлов и быстро пошёл к выходу.

Мирович от нечего делать тасовал колоду и вдруг заметил, что вслед за Орловым начали вставать и один за другим гвардейцы, все, торопясь, уходили.

Ссыпав в карман выигрыш, пошёл следом и Мирович. В полутёмной передней затаился, ожидая, пока разберут плащи. Услышал голос Орлова:

— ...Матушка в опасности... Подымать полк... Быстрей, братцы... Петрушу запереть в Ораниенбауме... Всем к Зимнему...

Офицеры сбегали по крыльцу к экипажам, кучера гнали коней. Мирович огляделся: двор, только что забитый экипажами, опустел. Лишь у самых ворот стояла лёгкая коляска. Кучер сидел, развалясь, на скамье и, глянув вслед уехавшим, задремал. Мирович подобрался к экипажу, сдёрнул с шеи коня торбу с овсом, взобрался на сиденье. Вожжи были едва прицеплены к кованой финтифлюшке на козлах. Отцепив их, он тихонько чмокнул, и конь неслышно тронул, но, чёрт бы его побрал, чиркнул осью по воротам.

Кучер вскочил:

— Стой! Стой! Куда!

Тогда Мирович, не таясь, гикнул и ударил вожжами по спине жеребца. Кучеру отозвался:

— По государеву делу!

Коляска пулей понеслась вдоль канала. На выезде из города, ещё саженей за двадцать, крикнул будочнику:

— Подвысь шлагбаум! Эстафета его величеству императору Петру в Ораниенбаум! — и умчался в сумрак белой ночи.

Полная тишина стояла в Петергофском саду. Время — пятый час утра. Солнце ещё не взошло, не высушило туманы, и они бродили, перетекая из низины в низину, всё ближе к морю. Бросив на ходу вожжи, Алехан Орлов вбежал в караульное помещение, и тотчас же оттуда выскочил солдат, направившись на конюшенный двор. А Орлов бегом проследовал к галерее старого павильона, постучал в окно. Не услышав ответа, потянул на себя створки, они легко поддались, и он решительно перекинул ногу через подоконник. Близко к свету, сидя в креслах, спала камер-фрау Шаргородская. Старческий рот полуоткрыт, очки сползли на кончик носа, костлявые пальцы сжимали вязанье. Орлов на цыпочках прошёл в соседнюю комнату, открыл дверь без стука.

— Доброе утро! — встретила его весёлым возгласом Екатерина. — До солнца и без доклада?

— А это что? — растерянно спросил Орлов.

— Как что? Мою свои манжеты и воротнички. Хорошо, тихо, никто не мешает...

Орлов схватился за голову, простонал:

— Бог мой! Такое занятие, когда дорог каждый миг... И вы собираетесь стать царицей!

— Тшш... — прикрыла мыльной ладошкой рот Орлова Екатерина и, смутившись, прибавила: — Извините.

— Тьфу, — сплюнул он, утирая губы и шрам, начинающийся от рта и идущий прямо к уху. — Теперь уж хошь таись, хошь во весь голос ори...

— А что случилось?

— Не медлите, Ваше Величество, Пассек арестован и, не дай бог, под пытками заговорит... Вас, Екатерина Алексеевна, ждут Шлиссельбург или плаха, нас — петля... Григорий поехал измайловцев поднимать, ушли затравщики в иные полки. Надо упредить его императорское величество, пока они сны в Ораниенбауме досматривают.

Екатерина метнулась в двери:

— Вася, Катерина Ивановна, быстро одеваться! Мундир, пожалуй? — не то спросила, не то сообщила она Орлову.

— Мундир ловчее, мы прямо в полк. А как тут караул без огласки миновать?

— Я плащ с вуалью наброшу и зонтиком прикроюсь, сочтут за жену вашу...

— Вот ладно, а я сказал на карауле, что за женой...

Поднявшийся над деревьями край солнца брызнул лучами по сверкающей траве.

От ворот Петергофа, круто взяв с места, отъехала коляска. Кони рвались вперёд, набирая скорость.

Потёмкин вошёл в комнату, где спала обслуга принца Жоржа — денщики, конюхи, свободные от поста караульные. Жили без комфорта — на полу, устланном соломой, вповалку спали гвардейцы и голштинцы. На костылях и гвоздях, вбитых в стены, развешано оружие. Храп, естественно, стоял мощнейший, и потому Григорий без труда собрал все палаши и шпаги, ружья, передал Леонычу, чтобы вынес. Потёмкин тронул за ногу одного, другого — те вставали, не спрашивая зачем.

— Чужих тут много?

— Трое.

— Связать, кляп в рот и в подвал. Да чтоб и муха до поры не вылетала.

Дежурный адъютант Дитрих дремал, когда вошёл Потёмкин, приоткрыл один глаз, вяло поднял руку и снова задремал. Капралы вмиг прикрутили его к креслу. Потёмкин развёл руками:

— Извини, камрад, это временная тягость. Освободим спальню принца, туда перенесём на перинку.

Главнокомандующий в ночном колпаке и сорочке спал, как положено фрунтовой косточке, на спине, сохраняя стойку «смирно» и укрывшись до пояса периной. Усы аккуратно затянуты наусниками. Пофыркивал он строго и сдержанно. Супруга тоненько храпела, уткнувшись лицом в подушку — что с женщинами поделаешь, к фрунту не приучена. Волосы подобраны в белый чепец, но голые пятки торчали из-под перинки, забранной в белый пододеяльник, отороченный кружевами.

Потёмкин сгрёб принца за грудь и, приподняв, ровно тряпичную куклу, над кроватью, рявкнул:

— Встать!

Главный командующий ещё не проснулся, но команду исполнил и уставился на Потёмкина.

— С добрым утром, ваше императорское высочество! — приветствовал фельдмаршала, а затем с размаху влепил пощёчину. — Это за давешнее расчёт, а это наперёд. И голова фельдмаршала мотнулась в другую сторону от новой оплеухи. — В подвал его, и супругу тоже.