Борис Павленок - Преданный и проданный

— Ти — дура!

Потёмкин, стоявший неподалёку от царя за креслом своего патрона Георга Голштинского, видел, чего стоило Екатерине сохранить достоинство и сдержанность. Она неспешно поднялась, держась прямо, не теряя осанку, не засуетилась, не бросилась вон в рыданиях; она сделала общий поклон и, придерживая пальцами паутинную лёгкость кружев, вышла из зала.

Над столами висел деловитый гул: двигались ножи и вилки, позвякивали бокалы. Все делали вид, что ничего не произошло. Суетился только Пётр. Дёрнувшись туда-сюда, он за спиной наследника Павлуши наклонился к принцу Жоржу и что-то сказал. Тот выслушал с невозмутимым видом, кивнул, но опять склонился над тарелкой. Принц Голштейнбекский спросил:

— Что, Жорж?

Потёмкин напрягся, прислушиваясь.

— Велел послать дежурного коменданта к покоям императрицы и арестовать её.

— И ты думаешь...

— Не будем придавать внимания минутному капризу. Пётр слишком горячится расправиться с супругой. Подождал бы до коронации.

— Боюсь, не дождётся, у него полно сумасшедших идей.

— А откуда у дурака могут быть умные идеи?

— Боюсь, как бы нам не подпалить усы в чужом пожаре.

— Ну, до этого дело не дойдёт, народ смирен, дворянство жрёт да спит, армия в наших руках... Завтра выезжаем в Ораниенбаум всем двором?

— Так точно. Герр Потёмкин, поезжайте в штаб-квартиру, чтобы там всё было готово к отъезду.

Потёмкин вышел в комнату, где толклись адъютанты. Зрелище было весьма любопытное: по заведённому порядку они находились тут всё время, пока хозяева пировали, причём всё многочасовое бдение обязаны были находиться в строю, то есть на ногах. Ни стульев, ни скамей, ни диванов, естественно, не было, и потому все, начиная от мальчишек-пажей и до седеющих генерал-адъютантов, стояли или сидели на корточках. Некоторая дисциплинарная безответственность всё же была: наиболее беспечные и рискованные возлежали прямо на полу, кто-то, сложившись перочинным ножиком, устроился на подоконнике. Верзилу Дитриха Потёмкин отыскал в простенке между печкой и стеной — уперевшись коленками в стену, а спиной в бок печи, он спал. Потёмкин тронул его — никакого результата. Тогда, вытянувшись и изогнув голову так, как это делал принц Жорж, он сказал его голосом:

— Герр Дитрих, опять вы, скотина, бездельник этакий, спите, находясь во фрунте. Ви есть пльохо зольдат!

Дитрих под всеобщий смех вывалился из ниши и вытянулся перед Потёмкиным.

— Опять ноченьку бдил?

— Замотала совсем, кобылица этакая. — Дитрих крутнул головой, отгоняя сон.

— Лизка?

— Яволь. Её Петруша намнёт, раззадорит, а довести до кондиции не может. Вот она и кидается на меня, как тигрица голодная.

— Пошли ты её...

— С ума сошёл. А ежели царицей станет? А всё к тому идёт, — набивая трубку, размышлял предусмотрительный немец.

— А это, братец, не наши заботы. Иди к принцу, а я в штаб бумаги собирать.

— Э, принц тоже — как это по-русски? — зануда, так? Всегда дело даст.

— Герр Дитрих, ви пльохо исполняет солдацки долг! Смотреть, а то послать в Дойчланд картофель жрать!

Потёмкин подогнал коня к окнам особнячка и, прямо с седла забарабанил в шибку.

— Кто таков? — К стеклу прижалась физиономия поскрёбыша.

— Ослеп рази, не видишь?.. Гришка дома ли?

— Пошёл корму задать телушке. — Федька был неисправим.

— Вот пустят телушку под топор, и всем нам хана, — недовольно проворчал Потёмкин, входя в дом. — Алехан тут ли?

— Вот он я. — Алехан выходил из спальни. — Стряслось что?

— А то б я скакал ни свет ни заря... Император нынче велел взять Екатерину под арест.

— Федька! Подымай братьев!

А они и так уж подтягивались к двери — полуодетые, босые, заспанные.

— Погоди играть сполох. Длинный Георг придержал приказ: не время, говорит. Побаиваются они... Только, чаю, Орлов, не споздниться бы нам... Тот по дурости хлопнет — и всё.

— Может статься и такое... Проходи. Винца примешь?

— Мне хлеба да сала кусок бы, а то всё время торчишь за креслом, а они, заразы, пьют да жрут.

— Ничего, скоро мы им и прикурить дадим, дыхнут так уж дыхнут... Федька, тащи припас. Как твоя конная гвардия?

— И капральство, и драгуны в любой момент. Я наказал, чтоб все в казармах, по квартирам не расползаться.

— Умно. Ну, а командующего скрутишь?

— В момент, у него ко мне должок имеется. Можно и генерал-полицмейстера Корфа, он рядом живёт, а потом начнём город булгачить.

— А за нами, значит, остальные полки и его величество... Ладно, будь в готовности, а я поутру генералам доложусь, Разумовскому. Что-то они не чешутся, выжидают. После коронации хуже будет.

— Плевать на генералов нам, капралами обойдёмся... Их высокие превосходительства к раздаче наград успеют... Вот съедет двор в Ораниенбаум — и самая пора. Великий князь при маменьке в Петергофе под нашей защитой.

— Так-то оно так, только без генералов непривычно.

Потёмкин рвал зубами шматок сала, запивал вином.

Ел он всегда жадно и много. Потом даже говорили:

«Жрёт, как Потёмкин».

Майор Преображенского полка Пётр Петрович Воейков проводил ревизию караула. Вместе с капралом и двумя солдатами они приблизились к полосатой будке у дороги, ведущей в полк. Часовой, рослый, как и все гвардейцы-гренадеры, солдат Мухин окликнул издали:

— Стой, кто идёт?

— Свои.

— Пароль.

— Честь. Отзыв.

— Служба. Один ко мне, остальные на месте.

Воейков подошёл к солдату, выставившему штык навстречу.

— Здорово, Муха!

— Здравия желаю, ваше благородие Пётр Петрович.

— Всё спокойно?

— Так точно, всё спокойно. Спят, наломавшись на потехе вчерашней. А чужой разве забредёт в глухомань нашу?

— Но бывает?

— Бывает не бывает, а ухо держать надо востро, время ненадёжное. Сказывают, что голштинцы зашевелились, кабы чего против матушки-царицы худого не измыслили... А при Петре вовсе хана будет, засидят немцы.

— Кто говорит? — насторожился Воейков.

— Да все говорят... Я намедни спрашивал по тайности у капитана нашего его благородия Петра Богдановича Пассека, а он сказал: передай, говорит, солдатству, чтоб до поры языки не чесали, ещё прознает кто. Понадобятся багинеты наши, через капральство, мол, объявим.

— А зачем багинеты-то? — любопытствовал майор.

— Ясно зачем, чтобы императрицу, матушку нашу, от царя да его немчуры боронить. Недолго ждать осталось.

— Так и Пётр Богданович сказал? — допытывался майор.

— А мы что, пальцами деланы? Сами дворяны, и сами понимаем, что нам от тараканов прусских житья не будет. Одна она, царица, заступница наша.

— Так... — протянул майор, соображая что к чему, потом крикнул: — Вахромеев, ко мне!

Топоча сапогами, подбежал солдат Вахромеев.