Александр Красницкий - В пасти Дракона

Одно время среди осаждённых был героем дня русский казак Бичуев. На него даже негодовали все эти европейцы, для которых русский человек представлялся чуть ли не чем-то вроде китайца.

Незадолго перед тем один из пекинских купцов Имбек отдал молодцам весь свой магазин, который легко мог подвергнуться разграблению со стороны китайцев. Матросы и казаки не замедлили воспользоваться удачным случаем и все из магазина перетаскали в посольство, поделившись своей добычей с американцами. Пошёл пир горой. Целые дни рекой лилось шампанское. Пили на славу из всех бутылок, не упустили случая выпить и Гуни-ади-Янос [78] Горькая слабительная водка. , которое, впрочем, «никому не поправилось». В запасах магазина был и стрихнин. Бичуев припрятал его на всякий случай, хотя всем было разъяснено, что это — страшнейший яд.

Вдруг Бичуев захворал лихорадкой. Доктор прописал ему хинин. Попробовал молодец назначенный приём — ничего, помогло. Вот он и решил своим сибирским задним умом, что если «малость» помогает, то взять и проглотить этого порошку побольше — всю хворость как рукой снимет и тогда можно будет вернуться к своему посту. Взял да и прибавил к хинину из своей баночки стрихнина. Конечно, сейчас же обморок, потеря сознания... Этот печальный случай сейчас же стал известным. Заохали, заахали, на Бичуева посыпались упрёки.

— Умрёт, непременно умрёт! — обсуждали этот вопрос. — Такой приём смертелен...

— Но это ужасно! Нас так мало, каждый человек дорог, и вдруг приходится терять одного из защитников...

Бичуевым интересовались, негодовали, жалели, ждали с минуты на минуту его кончины.

Сибиряк взял да и выздоровел. Русскому желудку и страшный яд нипочём оказался...

Господа европейцы даже в ужас пришли.

По их требованию, Бичуева даже показывали им, и они рассматривали его, как какого-то дикого зверя.

— Варвар! Дикарь! Кто бы в Европе остался жив после такого приёма! Европейская лошадь не выдержала бы. Всякий умер бы! Вот что значит быть культурным человеком, а подобным варварам и яд нипочём. Грубая натура!

Так толковали культурные европейцы, а Бичуев нисколько не чувствовал себя хуже от того, что его сибирский желудок оказался лужёным... Пожалуй, он даже судьбу свою благословлял за то, что оказался не европейской, а грубой русской натурой.

Однако смертных случаев было немного. Как-никак, а китайцы не упускали случая попалить из крупповских пушек по «осаждённым». Вероятно, им самим пушечный гром доставлял немалое удовольствие и развлечение. Снаряды так и сыпались и рвались, но когда бомбардировка усиливалась, из императорского города взвивались ракеты, и всё разом прекращалось — китайские «тигры» моментально становились ягнятами.

Всё-таки убитые и раненые были.

Умирали русские и от дизентерии. Слишком часто приходилось им занимать караулы по ночам в траншеях. Днём стояла необыкновенная нестерпимая жара, ночью земля невозможно охлаждалась. На долю же русских выпадали ночные караулы. И мёрли бедные русские матросики, охраняя спавших в тёплых постелях господ европейцев, мёрли тихо, без жалоб и ропота на свою судьбу, с одной только уверенностью, что души их и после смерти не останутся без поминовения. Не ошибались они. Под градом шрапнелей, рвавшихся в воздухе, под пулями, сыпавшимися с трёх сторон, совершал настоятель русской православной миссии архимандрит Иннокентий панихиды «по новопреставленным рабам Божьим». Трогательное зрелище, величественное зрелище эти панихиды представляли. В дни мести звучали кроткие моления к Господу любви и благодати о существах, жизнью плативших за преступления совершенно чужих им. людей, вызвавших сей ужасный взрыв злобы в миролюбивом народе...

Китайское правительство через князя Цина ежедневно поддерживало сношение с осаждёнными. Вряд ли бы где в самом, культурном центре Европы было выказано столько внимания, столько деликатности к озлобленным врагам, сколько выказывало китайское правительство к «пекинским сидельцам». На них ничего не действовало. С каждым днём они становились всё заносчивее и требовательнее. На Пекин уже смотрели, как на свою будущую добычу...

Уходить никто не хотел. Тонко всё было рассчитано у представителей культурной Европы. Знали все эти Раулинссоны, Миллеры и пр. и пр. к чему приведёт их «отсиживание». Если бы их всех посадили в поезд, если бы выстроились войска шпалерами для их охраны, они бы и тогда не ушли. Ибо не было бы повода к разграблению этой столицы, где тысячелетиями накапливались бесчисленные богатства!

Вот доказательство.

Желание дать в Тянь-Цзине известие о положении, казавшемся отчаянным, и получить оттуда хоть какую-нибудь весточку о том, что делается там, дошло до того, что директор русско-китайского банка Д. Д. Покатилов предложил 10 000 лап [79] 14 000 рублей. . Сумма огромная — целое состояние. Конечно, нашёлся и охотник — китаец, слуга одного бельгийского инженера. Всё устраивалось, таким образом. Вдруг — совершенно неожиданное препятствие. Китаец был католиком. Не мог же он признаться в этом боксёрам или хотя бы китайским солдатам, если бы они начали опрашивать сто при проходе из Пекина! Если Париж, по отзыву Генриха II, стоил когда-то обедни, то и спасение нескольких тысяч погибавших (тогда в этом были уверены все) людей стоило невинной преднамеренной лжи, вынужденной грозными обстоятельствами. Китаец, конечно, и не задумался бы над этим вопросом, совершенно верно соображая, что дело вовсе не во внешности лжи, а в той цели, ради которой она должна быть произнесена. Но об этом узнали его духовные отцы... Какой шум поднялся между ними! Они накинулись на беднягу с упрёками, от которых тот не знал, куда деваться. Его пугали всевозможными ужасами, ожидающими его в аду, если он только осмелится сказать, что он не «овца римского стада». Пламенные речи гремели из уст строгих ревнителей римского благочестия. Напрасны были все доводы лиц, отправлявших этого гонца. Патеры стояли на своём: Рим погиб бы от того, что какой-то бедняга-китаец, рисковавший своей жизнью, сказал бы, что он не принадлежит к числу возмутивших народ существ. Так патеры и не дали своего разрешения. Но китаец оказался умницей. Он презрел все запугивания и преспокойно пошёл без разрешения патеров...

Щедрость господина Покатилова вызвала среди европейцев всеобщее изумление. Два иностранных посланника при встрече с одним из служащих русско-китайского банка господином Поповым сказали:

— Однако вы, господин Попов, должно быть, очень богаты, когда предлагаете гонцу за путешествие в Тянь-Цзинь и обратно [80] 240 вёрст. такое громадное вознаграждение!

— Во-первых, — отвечал Попов, — это предложение исходит от русско-китайского банка, а во-вторых, я полагаю, что несколько тысяч человеческих жизней стоят дороже этих денег!