Александр Красницкий - Русичи

— Вот так-то лучше, Нонне, — воскликнул Освальд, — теперь веди нас скорее. Думаю, что конец этим вашим проклятым переходам скоро.

— Путь познаётся по своему концу! — и насмешливо, и загадочно произнёс в ответ старый жрец.

На этот раз Добрыня промолчал.

Идти им теперь, и в самом деле, пришлось недолго. Нонне вдруг скрылся совсем из глаз, потом распахнулись невидимые завесы стены, и трое витязей очутились в огромном зале, слабо освещавшемся небольшими окнами наверху и огнём в огромном очаге, устроенном в одном из углов. Стены угрюмого зала были завешаны звериными, шерстью вверх, шкурами, между ними были прикреплены огромные развесистые турьи рога, оставленные на выветрившихся и совершенно белых черепах. Посреди зала, ближе к очагу, стоял длинный, узкий стол и около него высокие, дубовые, покрытые шкурами скамьи. В конце стола, чуть поодаль от него, на возвышении, установлено было кресло-трон с высокой спинкой и мягким сидением. Когда вошли витязи, кресло уже было занято. На нём восседал старый Бела, казавшийся издали, благодаря своей одежде, белым пятном. Около него стояли двое молодых жрецов, а у возвышения — четверо рослых и красивых воина Святовита, также в белых длинных одеяниях, в медных, ярко блестевших латах. Двое держали остриями книзу длинные тяжёлые мечи, остальные — массивные секиры на плечах. Головы воинов не были прикрыты; русые волосы волнами падали на плечи. Дружинники стояли неподвижно, как изваяние. Вся эта группа, со старцем в центре, была красива, и Владимир, как более впечатлительный, невольно залюбовался ею так, что даже забыл поклониться при входе старому жрецу Святовита.

Бела заметил, какое впечатление произвёл он на славянского князя, и слабо улыбнулся.

— Приди ко мне, о юный, — произнёс он, протягивая к Владимиру руки, — ещё раз приветствую тебя, ибо я опять вопрошал Святовита и Святовит снова остался доволен твоим прибытием на остров!

Славянский князь почтительно приблизился к трону жреца и преклонил колено.

— Отец, — с порывом сказал он, — я вижу, что ты полон доброжелательства к нам! Мне показалось, что, когда расстались мы, на лице твоём появилась тень гнева, но теперь твои слова рассеяли мои подозрения.

— Не может быть гнева на тех, к кому благоволит Святовит, — возразил Бела. — Витязи, — обратился он к Добрыне и Освальду, — займите места за столом, и чтобы вам не было скучно, я призову для беседы с вами начальников Святовитовых дружин, ты же, Владимир, сядь около меня, и когда утолишь свой голод и жажду, мы будем говорить с тобой обо всём, что тебе по душе.

Бела громко хлопнул в ладоши. Двое молодых жрецов, явившихся как из-под земли, установили несколько ниже его трона небольшой столик со всевозможными яствами. Яства, но в большем количестве, появились и на главном столе. Пока подавали их, зал наполнялся воинами-жрецами. Все эти люди были с виду могучи, красивы. Стариков между ними не было, даже пожилых виднелось очень немного. Подходя к столу, они кланялись в пояс Добрыне и Освальду и только после этого занимали свои места. Добрыня Малкович отвечал им степенным поклоном, а сам всё старался подобраться к краю стола. Старому витязю хотелось быть поближе к племяннику, и он преуспел в этом. Уловку его не заметил даже Бела, всё своё внимание обративший на Владимира, и, наконец, Добрыня ухитрился пристроиться за столом так, что ему было слышно каждое слово из разговора племянника с арконским жрецом.

По знаку Белы начался пир. Все вставали со своих мест и низким, поясным поклоном приветствовали жреца. В этот момент раздались тихие, приглушённые далью звуки рогов, к которым скоро присоединились невидимые лютни, где-то послышалось согласное красивое пение скрытого от глаз пирующих хора. Всё же за столом молчали, даже не слышно было звона кубков.

— Клянусь Перуном, Одином, самим Святовитом, наконец, — воскликнул Владимир, — мне это пение нравится более, чем то, которое я слышал по дороге сюда!

— Что ты хочешь сказать, дитя? — ласково спросил Бела, взглядывая на славянского князя.

— Твой Нонне зачем-то привёл нас туда, где мучаются христиане.

— Д-а-а! — протяжно произнёс жрец. — И что же?

— Я подумал, что нехорошо очутиться на их месте!

— Ещё бы! — усмехнулся старец.

— Но за что они так мучаются?

— Ты хочешь это знать?

— Да! Нонне что-то такое говорил мне. Будто они враги Святовита, и их муки доставляют ему удовольствие. Может ли это быть? Я видел этих людей. Они кротки, в особенности их жрецы, толкуют о какой-то любви и неохотно берутся за меч. За что же страдают они? Я понимаю битву. Это другое дело. Тогда есть сладость борьбы, а за ней и счастье победы. Полна наслаждения удовлетворённая месть. Но что сладкого в том, чтобы пленить людей и терзать их тело?

Владимир и не замечал, что по мере того, как текла его речь, хмурился арконский жрец.

— Ты очень молод, сын мой, — вымолвил, прерывая его, Бела, — и многое в жизни действительно непонятно тебе. Нет у Святовита, у Перуна, у Сварога, Одина врагов земных более сильных, чем христиане. Всюду, где ни появляются они, рассеивается слава богов, которым поклонялись целые поколения наших предков. Христиане возвещают новую жизнь, а зачем она, эта жизнь, когда народ счастлив? Разве не прославил себя и свой народ конунг Олав своими бесчисленными победами? Имя его гремело повсюду. Но как только около него появились христиане, он забыл о победах и слушает их речи, а народ его беднеет и не находит себе пищи для существования. А речи их лживы. Они говорят о добре и какой-то любви людей, а что делают сами? Вот и ты пострадал и страдаешь от них.

— Как так? — вскричал Владимир.

— Тебе лучше это знать, лучше, чем кому другому!

— Ничего не знаю. Моя бабка Ольга была христианкой, и я никогда не видал от неё никакого зла. Это скажет и Добрыня!

Малкович, услыхав своё имя, приподнялся и перешёл к столу, за которым сидел его племянник.

— Ты что-то говоришь обо мне? — сказал он.

— Да! Вот скажи Беле, что бабка Ольга, хотя и умерла христианкой, а лучше её не было на свете женщины.

Добрыня крякнул.

— Ты уж позволь, отец Бела, присесть с вами, — говорил он, подвигая высокий табурет, — слышу я, поминаете вы моё имя, так думаю, что уже и мне лучше быть здесь.

Глаза арконского жреца блеснули гневом.

Среди дружинников, сидевших за пышным столом, прошёл шёпот. Им показалось оскорбительным для их властелина бесцеремонная выходка славянского витязя, но тот не обратил внимания ни на грозные взгляды Белы, ни на ропот его воинов.

— Ты, отец Бела, не гневайся, — говорил Добрыня, принимаясь за кубок с вином, — сам ты виноват, что меня за задний стол пересадил. Не место мне, княжьему дяде, там. Вот я и перешёл сюда. Всё равно без меня с племянником ничего не решишь, и толковать-то со мной придётся!