Александр Красницкий - В тумане тысячелетия

Новейшие историки ищут причины удивительных успехов и счастья норманнов в недостаточном управлении государства, в слабости правительства, в честолюбии и несправедливости вельмож. Распад империи по смерти Карла Великого не было бедствием как для неё, так и для народов и человечества.

Но беспрестанные дележи земель между государями, их шаткие взаимные отношения и продолжительные несогласия имели гибельные последствия как для них самих, так и для Европы. Временщики духовного и светского сословий властвовали везде: захватили целые области, незаконно присвоили себе права величества в своих герцогствах и графствах, иногда бунтовали против короля, иногда враждовали друг с другом. Презираемая королевская власть с каждым днём приходила в упадок. В жестоко угнетённом народе исчезла всякая воинственность; образ мыслей у всех становился рабским; ни в городах, ни в сёлах не стало участия к общему делу, никто и не помышлял об общем благе. Обнищавшие и угнетённые народные сословия с охотой приставали к норманнам для отмщения своим притеснителям; даже многие вассалы для своих мстительных и властолюбивых замыслов нередко искали помощи у викингов и с этой целью даже помогали им занимать укреплённые города и замки.

Вот в общих чертах главные принципы воинских успехов разрозненных норманнских толп, делавших то и дело набеги на богатые земли Европы...

Гаральд Гарфагер сперва успокаивал гнев,

а потом принимал решение.

днако в характере скандинавов, несмотря на их жестокость в военное время, были и многие хорошие черты.

Что бы ни говорили про грубые нравы норманнов — все эти разговоры далеки от истины.

Уверенность в человеколюбии и добродетели ближнего не была чужда им. Раздоры заканчивались нередко тем, что один из соперников отдавался в руки другого, предоставляя ему назначить наказание. Это благородное доверие к чувству справедливости обнаруживалось в разных случаях жизни.

Вот несколько случаев, как нельзя лучше характеризующих скандинавов с этой стороны...

Один исландец, Торстен Фагре, убил другого исландца, Эйнара, за вероломство. Отец Эйнара решился с помощью Торгильса отомстить за смерть сына. Торгильс пал на поединке, а Торстен Фагре убежал и был объявлен на тинге вне закона.

Спустя пять лет он вернулся, пришёл к отцу Торгильса, Торстену Гвите, и положил голову свою к нему на колени.

Это был таинственный обряд, означавший, что он отдаёт жизнь в его волю.

Старик отвечал:

— Не хочу я твоей головы: ушам приличнее быть там, где они есть; распоряжайся моим имением, пока мне это будет угодно!

Другой исландец, Гисле Иллугесон, пришёл из Исландии в Норвегию, чтобы отыскать Гиафальда, убийцу своего отца. Гиафальд служил при дворе короля Магнуса Барфота Босоногого и пользовался его особенной благосклонностью.

Однажды, когда конунг отправился в Нидарос с дружиной, среди которой находился и Гиафальд, Гисле, улучив удобную минуту, вдруг бросился вперёд и нанёс Гиафальду смертельный удар.

Это было самое тяжкое уголовное преступление. Гисле схватили, заковали, бросили в тюрьму.

В это время стояли при Нидаросе три исландских корабля. Начальником одного из них был суровый и разумный Тейт, сын епископа Гиссура. Число всех исландцев на трёх кораблях простиралось до трёхсот человек. Они собрались вместе и советовались, но не могли придумать, как им поступить в этом случае.

Наконец Тейт взял слово:

— Никакой чести нам не будет, если убьют нашего земляка, храброго собрата. Но все мы видим, что опасно приниматься за это дело и что оно будет стоить нам имения и жизни. Моё мнение таково: всем нам нужно идти на тинг. Если Гисле нельзя оправдать, то мы погибнем или выиграем наше дело, выбрав себе вождя.

Все отвечали, что согласны, и выбирают вождём его.

Потом отправились в баню. Но в ту же минуту затрубили сбор на тинг. Тейт выбежал из бани в одном белье и с золотой повязкой на лбу. Наскоро накинув на себя темно-красный плащ на белом меху, он явился к своим, которые в одну минуту собрались, чтобы опередить помощников конунга. Они опрометью бросились к тюрьме, выбили ворота и вынесли наружу Гисле; разбив его оковы, они отправились с ним на тинг.

Суд начался.

Одни говорили в защиту виновного, другие настойчиво требовали ему строгой казни за неслыханную вину.

Наконец сам Гисле вышел вперёд и просил позволения сказать несколько слов.

Когда конунг это разрешил, он продолжал:

— Я начну речь с убийства моего отца, которое совершил Гиафальд. Мне было тогда шесть лет, а брату моему, Тормоду, девять. Мы, дети, были свидетелями убийства нашего отца. Гиафальд грозился убить и нас, и, совестно рассказывать, государь, что рыдания душили меня.

— Так ты, — прервал конунг, — отвёл душу этим дерзким преступлением?

— Не запираюсь! — отвечал Гисле. — Долго подстерегал я Гиафальда, лелея кровавый умысел. Два раза случай мне благоприятствовал: но один раз я не хотел оскорбить святыни храма, а в другой раз удержал меня вечерний колокол. Я сложил про тебя песню, конунг, и желал бы, чтобы ты её выслушал.

— Если хочешь, — кивнул конунг, — расскажи её.

Гисле наскоро прочитал свои стихи. Потом, обратясь к Тейту, он сказал:

— Много смелости вы показали. Но я не стану далее подвергать вас опасности. Отдаюсь во власть конунга и несу ему свою голову.

Сказав это, он снял с себя оружие, подошёл к конунгу и положил голову ему на колени.

— Делайте с ней, что вам угодно! — сказал он. — Буду благодарить вас, если меня простите и возьмёте к себе на службу, какую найдёте для меня приличной.

— Возьми назад свою голову и садись за стол на место Гиафальда. Подкрепи себя пищей и исполняй его обязанности!

Подобным же образом добыл себе дружбу и покой Торкель, сын Амундов, у великодушного и могущественного ярла Торфина на Оркадских островах.

Торкель лишил жизни Эйнора Рагнмундура, брата Торфинова, и однажды, нежданно явившись к ярлу, когда тот сидел у себя и пировал, положил свою голову ему на колени и сказал, что он может делать с ним, что угодно.

Это подействовало на ярла, он принял его, как своего знакомого, и совершенно простил его.

Благородный образ мыслей норманнов не дозволял вредить тому, кто, беззащитный, добровольно вверялся их благородству и великодушию. Положившись на сказанное великодушие, сын норманна Кетилла Раумура, девятнадцатилетний Торстен получил руку и сердце дочери одного готского ярла Ингемунда.

Храбрые, как это видно из вышеизложенного, и тогда, в эти отдалённые целым тысячелетием времена, владычествовали они, как и в наш нервный век, над кротким женским сердцем...