Анатолий Домбровский - Тритогенея Демокрита

— Равные знания — равное положение в обществе, Демокрит?

— Так будет.

— Как сделать знания равнодоступными для всех? — спросил жрец.

— Не надо затыкать рот мудрецам, — ответил Демокрит. — Пусть они говорят, пусть пишут книги. Объявите в храмах, что всякая мудрость от бога и что преступно преследовать мудрецов.

Жрец на это ничего не ответил.

— Я пойду, — сказал Демокрит. — Хотя, признаюсь, мне очень хочется знать, что верховный жрец сообщит архонтам о нашей беседе.

— Я подумаю, — уклонился от ответа жрец. — Мне нужно серьезно подумать, потому что мы оба стоим в самом начале пути. Вернее, перед нами два пути. Надо подумать, по какому из них идти, куда направить людей…

— Если и тысячи мудрецов будут объявлены безумцами, родится тысяча первый, — сказал Демокрит.

— Но может быть, мудрость и есть безумие?

— Безумцы ничего не знают. Они либо молчат, либо выкрикивают бессвязные слова. Глаза их блуждают, лицо искажено гримасой… Когда мы видим и слушаем безумца, мы легко узнаем о его болезни.

— Есть болезни, которые трудно распознать, — сказал жрец. — Мне надо подумать. Иди, Демокрит. Впрочем, еще один вопрос: если ты мудр, почему ты нищ? Пристало ли мудрецу, который знает, как из камня добыть лекарство, а из звезды огонь, не знать, как добыть денег для того, чтобы стать богатым?

— Я знаю, как это сделать, — ответил Демокрит. — Мудрец легко может стать богатым, героем, царем. Все думают, что это выше, чем быть мудрецом. Только мудрецы считают иначе.

— Ты был в дальних странах. Лучше было бы тебе не возвращаться, Демокрит, — сказал жрец.

— Я уже думал об этом.

— И что же?

— Пока я не принял решения.

— Уезжай, — сказал ему жрец. — Я советую тебе: уезжай. Этим ты избавишь себя от позорного суда, меня же от необходимости… Впрочем, еще есть время подумать. — Верховный жрец направился к окну, из которого на мраморный пол падал солнечный луч, подставил руки свету. — Зябко, — сказал он. — Иди.

— Я ухожу в тревоге, — сказал Демокрит.

Жрец махнул рукой. Это означало, что разговор окончен.

Путь до дома показался ему короче обычного: он шел в глубокой задумчивости и удивился, когда оказался перед дверьми своего дома.

Во многих разговорах и спорах участвовал Демокрит за свою жизнь, но этот разговор с верховным жрецом был не похож на те: там речь шла об истине, здесь — о его судьбе. И не только о его судьбе, но о судьбе его философии, труда всей его жизни. Было от чего впасть в задумчивость.

Кто-то стоял за воротами. Проходя по двору, Демокрит взглянул на пришельца, но так как мысли его были заняты другим — последние три недели он с утра до вечера трудился над завершением «Великого диакосмоса», — он не придал появлению незнакомца никакого значения, свернул за угол дома к каменной скамье и снова погрузился в работу. Он торопился, зная, что близится время, когда верховный жрец объявит о своем решении. И тогда, независимо от того, назовет его верховный жрец безумцем или нет, в его жизни произойдут перемены, которые помешают ему работать. К этому времени он хотел завершить одно из своих главных сочинений.

Он верил, что это сочинение поможет ему бороться с врагами и победить их. Да, победить! Эта мысль все чаще приходила ему на ум в последние дни. Она существовала отдельно от других мыслей, занимавших его, рядом с ними и одновременно с ними, будто принадлежала другой душе, другой его части, жившей самостоятельной жизнью, и вызревала в ней. «Ты не боишься суда, — говорил ему внутренний голос, — к тому же ты можешь быть оправдан, если абдеритяне сочтут, что взамен на растраченное богатство ты приобрел богатство иное, которым щедро можешь поделиться с каждым из них: ведь ты скоро завершишь «Великий диакосмос» — книгу об устройстве великого мира. Но если абдеритяне и признают тебя виновным, что тебе грозит? Незахоронение после смерти? Но ведь ты не придаешь никакого значения этому, тем более что ты не знаешь, где и какая смерть настигнет тебя… Конечно, они могут приговорить тебя к изгнанию из Абдер. Тогда ты обратишься к Фавборию…»

Он склонился над папирусом и стал писать. Кто-то кашлянул. Демокрит поднял голову и прислушался. Кашель повторился. И только теперь Демокрит вспомнил о человеке, которого мельком видел стоящим за воротами. Он вскочил и бросился во двор.

Это был Диагор. Сердце так сильно застучало в груди Демокрита, что он невольно остановился, не дойдя до ворот, прижал руки к груди. В глазах его поплыли темные круги. «Это оттого, что я резко поднялся после долгого сидения», — сказал он себе, сделал еще несколько шагов и оперся об ограду.

— Ты? Почему один? — спросил он и прижал ладонь к глазам, чтобы остановить пляску темных кругов. — Почему один?

— Я расскажу, — хриплым от напряжения голосом ответил Диагор. — Позволь войти.

— Да, — разрешил Демокрит. — Входи.

То, что рассказал Диагор, повергло Демокрита в глубокую печаль. Он долго молчал, подперев голову обеими руками и закрыв глаза, раскачивался, вздыхал. Диагор мог поклясться, что видел, как меж пальцев философа проскользнула и покатилась по руке к запястью крупная слеза. И тогда Диагор сам заплакал, вздрагивая всем телом, — впервые после того, как похоронил Алкибию.

— Она долго умирала? — спросил Демокрит.

— Да.

— Почему ты не послал за мной?

— Ты не успел бы приплыть… Ее лечили лучшие врачи Афин… Она сгорела от внутреннего огня.

— Она умерла в сознании? — после длительного молчания снова заговорил Демокрит.

— Да.

— Ей было больно?

— Нет. Она тихо умерла. Она сказала: «Теперь прощай», закрыла глаза и… — Диагор снова заплакал.

— Зачем же ты пришел с этой вестью ко мне? — спросил Демокрит, когда Диагор перестал плакать. — Для меня вы оба умерли в тот день, когда вы тайно убежали из моего дома…

— Мы все время чувствовали свою вину перед тобой, учитель. Алкибия за несколько дней до смерти говорила о тебе… Она знала, что скоро умрет, и просила меня, чтобы я вернулся в Абдеры и попросил прощения у тебя. Она любила тебя, — сказал Диагор.

— Меня?!

— Я о другой любви, — допытался объяснить Диагор, — о той, какую мы испытываем к родителям…

— Замолчи, — потребовал Демокрит, — И покажи мне свое лицо.

— Что? — не понял Диагор, подняв голову.

— А, хорошо, — сказал Демокрит, — у тебя прекрасная кожа…

— О чем ты, учитель?

— Я рад, что ты уже забыл о своей болезни. Впрочем, такая печаль, — вздохнул Демокрит, — такая горькая тоска… Когда умирает молодая женщина, душа протестует больше, чем когда умирает юноша. Отчаяние невыразимое. Женщина должна стать матерью, Диагор.

— Да, — тихо согласился Диагор. — Мы мечтали: если у нас родится сын, назвать его твоим именем…