Саймон Скэрроу - День цезарей

Мужчина раздумчиво пожевал губами.

– Что ж, заходи, центурион. Входите все, гостями будете. Луцилла, собери на стол. Чтобы и выпить было, и поесть.

– Конечно-конечно, любовь моя.

Жарко потрескивали в очаге подброшенные поленья. Отодвинув от себя внушительную миску, Макрон отер губы.

– Знатная, однако, тушенка… Повариха, Марий, у тебя замечательная.

Сидящий напротив аграрий кивнул, подчищая свою миску хлебной коркой. Сидящая сбоку от Макрона Петронелла самозабвенно болтала со своей сестрой. А на конце стола безмятежно спал Луций, положив голову себе на ручонки. Между тем Макрон помнил о предстоящем марш-броске обратно в Рим, чтобы к вечеру быть у себя в лагере. Потому разговор он решил не откладывать.

– Теперь к делу, – откашлявшись, начал центурион. – Ты, безусловно, понял, что пришли мы сюда не затем, чтоб праздно поразвлечься. У этого мальчика попал в беду отец, который не может и не желает допустить, чтобы его сынишку взяли в заложники. Потому он попросил укрыть малыша где-нибудь в безопасном месте, подальше от недобрых глаз. То же самое касается и Петронеллы, так как она Луцию няня. Она, собственно, и придумала отвести его сюда, к вам. Вы ведь не откажете нам в помощи? – Макрон твердо посмотрел на хозяина.

Марий, подумав, вздохнул и поцокал языком.

– Тебя я понял. Но ты же видишь: хозяйство у нас небольшое. Урожая мне едва хватает, чтобы кормить батраков и содержать себя. Два лишних рта для нас существенная обуза, тем более на пару, скажем, месяцев.

– А чем я тебе не батрачка? – вставила свое слово Петронелла. – Я женщина работящая. У нас и мальчонка работы не чурается. Так что в обузу мы вам не станем.

– К тому же я дам оплату за их постой, – Макрон многозначительно возвел бровь.

Неторопливым движением он извлек из-под плаща кошель и отсчитал пятьдесят серебряных денариев, уместив их в пять столбиков.

– Вот. Этого с лихвой хватит на то, чтобы они пожили здесь с пару месяцев, а то и больше. Когда все поуляжется, я заплачу тебе еще столько же. Согласись, друг мой, эти деньги достаются тебе без хлопот. Тебе только и делов, что приглядывать за гостями да следить, чтобы они не попадались никому на глаза.

Вид тускло поблескивающих монет вызвал в глазах селянина оживление. Он протянул было к ним руку, но Макрон положил рядом свою широкую ладонь.

– Давай, брат, без обиняков: мы условились? Я из тех, кто любит в решениях определенность. Тех, кто со мной юлит, я недолюбливаю. Если сделка тебя устраивает, забирай деньги. Если нет, мы пойдем еще куда-нибудь. – Макрон улыбнулся. – Только не обижайся, брат. Просто времена сейчас такие, что положиться особо не на кого.

Марий в ответ степенно кивнул.

– Договорились, центурион. Да и Петронелла нам, как-никак, родня. То есть своя. А уж о своем-то я позабочусь.

Эта жилка в селянине пришлась Макрону по нраву. Такой, как видно, никому не попустит. Если б он просто прибрал денежки или там хихикнул, веры ему было бы куда меньше. Макрон убрал ладонь, и Марий беспрепятственно сгреб монеты в кучку.

– Ну что, мне пора, – объявил Макрон, поднимаясь из-за стола.

– Да что ты! – забеспокоилась Петронелла. – Ты ж к городу лишь затемно доберешься. Мог бы остаться на ночь, а уж к утру и идти…

– Нельзя никак, – развел руками Макрон. – До ночи в лагере надо быть. К тому же я могу понадобиться Катону.

– Но ведь на дороге ночью может быть опасно…

– Кому, мне? – усмехнулся Макрон. – Горе тому разбойнику, которого сдуру угораздит ко мне сунуться. А вот о нашем солдатике ты уж позаботься, – он указал глазами на Луция.

– Еще бы. Да я жизнь за него положу!

– Знаю, знаю, – Макрон нежно тронул ее щеку.

Наспех попрощавшись с Луциллой и ее мужем, он двинулся на выход. Петронелла пошла следом, проводить его до ворот.

– Береги себя, – сказала она, припав к нему в коротком объятии. – Старайся не лезть куда не просят.

– Если б кто меня о том спросил, – отшутился Макрон. – Знай лишь одно: я за вами непременно вернусь. И да сжалятся боги над теми, кто попробует мне помешать.

С ободряющим подмигом он поплотней закутался в плащ, повернулся и размашистым шагом скрылся за ближними деревьями. Какое-то время до слуха доносилось его бодрое посвистывание, и Петронелла стояла, вслушиваясь в него с тихой улыбкой. Но не прошло и минуты, как посвист заглушило глухое ворчание грома, и, подняв голову, она увидела, как на небе в сторону Рима сползаются грузные свинцовые тучи.

– Н-да… Работа действительно весьма тонкая.

Купец, любуясь и прицениваясь, оглядывал золотой браслет. Под солнечным лучом, струящимся в высокое окно комнатки на задах лавки, тонкий орнамент на золоте с серебряной инкрустацией так и сиял, так и играл своим переливчатым блеском. Лавка располагалась в окрестностях Форума.

– Это, если я не ошибаюсь, работа Эпидавра Александрийского… Вот и метка его здесь, возле внутреннего краешка, видишь? Хотя, разумеется, и она не гарантия подлинности. Нынче нечистые на руку чеканщики поднаторели в подделке. Хотя я весьма сведущ в работах этого мастера и подлинник от подделки отличу. Скажу с уверенностью: это работа именно Эпидавра. – Опустив браслет, купец посмотрел на Катона. – У меня вопрос иного рода: как эта вещица попала к тебе? Речь выдает в тебе образованного человека, но вид у тебя, уж извини, как у уличного попрошайки. Я так понимаю, эта вещь краденая?

– Нет. Я владею ею честно и по праву, – хмуро ответил Катон. – А мой вопрос таков: сколько ты за нее дашь?

Купец положил браслет на лоскут алого шелка, расстеленный на столе, и откинулся на своем стуле.

– Вопрос интересный. Обычно за подобную драгоценность цена запрашивается весьма высокая, и это справедливо. Я тоже, в свою очередь, мог бы выручить за нее немало денег, предложив ее какому-нибудь сенатору, а то и венценосной особе. Я слышал, у Нерона весьма изысканные вкусы и он не скупясь выкладывает за свои прихоти немалые деньги… Только вот беда: продать эту вещь я не смогу.

– Почему?

– Потому что она стоит больше, чем моя жизнь. Мне неизвестно, как этот браслет оказался в твоем распоряжении. Да и знать этого я, честно говоря, не желаю. Остерегаюсь. Но что бы ты мне ни рассказывал, я свято уверен, что вещь эта краденая. И если я попробую продать браслет, а кто-нибудь его опознает – причем так оно наверняка и произойдет, – то меня обвинят как минимум в сбывании краденого. А знаешь, чем это грозит? Моя репутация окажется не просто подорвана; она будет погублена на корню. И это в лучшем случае. А скорее всего, меня отправят в ссылку или даже казнят. Поэтому продать ее я не смогу.

– Если ее не купишь ты, – теряя терпение, сказал Катон, – то я отнесу ее к тому, кто это сделает.