Явдат Ильясов - Исторические романы и повести [Книги 1-9]

— Ox! Кто бы меня наставлял, — вздохнул Омар.

— К весне надо перемерить все участки, чтобы прочно закрепить за каждым владельцем свое. И тем самым устранить споры-раздоры. Задача трудная. Без твоих уравнений ее не решить. Можно, я как-нибудь загляну к тебе? Почитать твой трактат.

— Приходи. И почаще.

***

…За целый день, в хлопотах на свежем воздухе, перекусывая лишь всухомятку, основательно проголодались. Уже темнело, когда заехали в ханаку подкрепиться горячей пищей.

Ханака представляла собою чуть ли не военную крепость. Волосатые, грязные, но отнюдь не тощие, дервиши, накурившись хашишу и наевшись плову или гороховой похлебки, расползлись по своим вонючим норам. Из темных смрадных келий доносились вскрики, стоны, всхлипывания. Дармоеды проклятые. Самый вредный, самый никчемный род людей. Вши в человеческом образе. И ведь считается, что они — святые…

Омар не притронулся к еде.

— Справедливо ли это, — обратился он к Абу-Тахиру, когда они отправились по темной дороге домой, — чтобы столько земли, лучшей в округе, принадлежало тем, кто никогда не держал в руках мотыгу? Отдать бы ее крестьянам — какое изобилие плодов, сколько хлеба получило бы государство!

Абу-Тахир долго не отвечал. Омар мог едва различить во мраке его угрюмо склоненную голову.

— Монахи — наши заступники перед аллахом, — хрипло сказал, наконец, Алак. — Их надлежит чтить. — И помолчав еще немного:- Не нами сей порядок заведен, и не нам его менять. И мой тебе совет: таких вопросов больше никому не задавай. Особенно — судье…

Омару не работалось. Надорвался, что ли, от непосильных трудов недавних дней? Или чаша вина сбила его с толку? Или Рейхан? Нет, не вино. И даже не Рейхан. Его отравила ханака. До сих пор он не может забыть тягостный смрад притона святых наркоманов. Если вместе с молитвами монахи возносят к престолу аллаха всю свою вонь, способен ли вникнуть аллах в суть их молитв?

Или вонь — это и есть их суть?

Бедный старик Мохамед, — сколько, верно, таких и в Самарканде! — бьется где-то в горах на жалком клочке каменистой земли, чтоб взрастить горсть ячменных зерен… А тут здоровенные ражие мужчины, на которых бы землю пахать, как на быках, по три джуфти-гау в день, ведут совершенно бессмысленную, праздную жизнь, и за это им — все блага на земле. И еще вечное блаженство в загробном мире.

Невмоготу! Его охватила жуть, внезапная тревога. Будто потолок в тяжелых балках вот-вот обрушится на голову… Омар взглянул, как на змею, на свернутый под столиком землемерный шнур-танап, который он взял для расчетов, полистал книжицу для записей, швырнул ее в угол и выскочил в сад, повидать Али Джафара.

…Их было четверо. Прежде, чем приступить к делу, они забавлялись мутным дешевым вином, закусывая его ломтиками редьки, посыпанными солью. Увидев чужого, новички, нанятые в помощь Джафару, испуганно прикрыли кувшин одеждой.

— Не бойтесь, — успокоил их Али Джафар. — Он — наш, хоть и ученый. Прошу любить и жаловать: Омар Хайям.

— Аман.

— Усман.

— Хасан.

Омар удивился, увидев средь них синеглазого булгарина:

— И ты здесь?

— Хочу заработать несколько монет. С караванщиками я не поладил. Отстал от них. Надумал жить в Самарканде.

— Ну, на этих пнях-корягах не очень-то много заработаешь.

— Оно так. Вот ты человек ученый. Не купишь ли, Друг, у меня книгу? Старинная книга. Румийская.

Он достал с расщепленного пня потертую сумку, порылся в ней, вынул тугой пергаментный свиток. Развязал, отвернул конец широкой полосы и огорошил Хайяма:

— "Атараксия". Изложение Эпикурова учения. Омар даже вздрогнул! Давно хотелось ему ознакомиться ближе с прогремевшим этим учением. Но булгарин, взглянув на Омара, тут же остудил его порыв:

— Нет, пожалуй, такому юнцу оно ни к чему. К Эпикуру прибегает человек усталый, битый, хмурый, который ищет отдохновения от мира с его бескоп-чными дрязгами. У тебя же все впереди. Успеешь.

Омар — с горечью:

— Похоже, мне, при моих повадках, очень скоро придется прибегнуть к нему.

Руки тряслись у Хайяма, когда он взял у булгарина тяжелый свиток. Ровные четкие строки. Какая жалость! Греко-румийского языка он почти не знал, — запомнил лишь то, чему учил его, между делом, шейх Назир. Но ведь то, чего не знаешь, можно узнать!

— Не читаешь по-румийски? — догадался булгарин по досаде в глазах молодого перса. — Буду учить, если будешь, хотя бы помалу, давать на хлеб и вино.

— Смог бы. Когда закончу свой трактат. Но ты… тыто откуда знаешь румийский? И вообще, откуда у тебя эта книга? Средь караванных охранителей грамотных вроде быть не должно.

— Как знать, — усмехнулся приезжий. — А книга… она издалека. Ладно. Я вижу, тут все — свой народ. Так уж быть, расскажу о себе. Я, братья, никакой не булгарин. Я — рус.

— Неверный? — ахнул Аман.

— Да, христианин, — подтвердил гость. — Ты не бойся. Я не кусаюсь. Не шарахайся от меня. Вместе ели, вместе пили, — чего уж теперь. Имя мое — наше, славянское — Светозар. А христианское — Феодул.

— Эк откуда тебя занесло! Пейдул? — переспросил Омар. — Светозар, Пейдул… Не знаю, как по смыслу, на слух Светозар звучит гораздо лучше.

— И по смыслу — гораздо лучше, — ответил Светозар. — Феодул значит "раб божий".

— У нас тоже старые, иранские, имена лучше звучали: Вартазар, Тигран, Ануширван. И тюркские: Алгу, Бейбарс, Тарагай. А нынче… — Он потешно закатил глаза:- Абу Амр Ухайха ибн аль-Джулах, — чуть не задохнувшись, он сглотнул слюну, — ибн Абд аль-Ваххаб ас-Сафа! Кто, не зная арабского языка, может запомнить — и сказать, что это значит? Светозар-Пейдул…

Рассмеялись. И возникла между ними всеми сразу та особая близость людей добрых и честных, когда у них всех — одно сознание: они друг другу свои, и никто никому ничего плохого не сделает. Доверие. Четверо мусульман: ученый математик, дворник и безземельные селяне, совсем забыв о том, что Светозар — чужой по вере, слушали его повесть как индийскую сказку.

Родившись где-то в селе на Днепре, Светозар трех лет попал в печенежский полон. Десять лет пропадал в неволе. Потому-то он так хорошо знает степную речь. Средь волжских булгар может сойти за булгарина, средь тюрок туранских — за тюрка. Однажды русское войско, побив печенегов, освободило пленных. Человек одинокий, безродный, Светозар был определен послушником в Киево-Печерский монастырь.

— Вроде нашей ханаки? — заметил Али Джафар.

— Вроде.

Здесь он заново приобщился к русской речи, научился письму и чтению, и румийский язык одолел, и еврейский. Грамота в почете на Руси. Но зато бит и обижен "многажды и без правды". Всего же обидней бьшо ему за смердов, — ведь он сам из них: монастырь захватил всю землю в округе, и мужики через то впали в нищету. От печенегов — терпи. От князей своих — терпи. И еще — от бездельных монахов, ненасытных слуг божьих. Иль оно бесконечно, людское терпенье?