Явдат Ильясов - Исторические романы и повести [Книги 1-9]

Терпение терпением, но усталость все же берет свое. Железо и то устает, ломается. Зима позади. Если б Омара спросили, какой она была: морозной, снежной, влажной, сухой, он не сумел бы ответить. Он не заметил ее. Проглядел и весну.

И вот однажды, уже в начале необыкновенно знойного лета, взлохмаченный, бледный, Омар, потрясая линейкой и циркулем, накинулся на судью Алака и Мухтара, зашедших его проведать:

— Уравнения третьей степени? Решать их с помощью вот этих безделушек? Нет! Только с помощью надлежаще подобранных конических сечений. Конических сечений! — Он, совсем забывшись, схватил, как драчун, судью за грудь. — Вернее, тех их частей, которые дают положительные корни. А?

— Согласен, родной, согласен! — Судья попятился в шутливо-притворном испуге. — Кто возражает? Уж мы-то намучились с ними, с треклятыми уравнениями!

— Вот. — Омар сунул Мухтару чертеж.

— С помощью конических сечений? — потрясенный Мухтар закусил губу, отер мгновенно вспотевший лоб. — Верно. Иначе и быть не может. Поздравляю! Ты первый сказал об этом. Первый в мире.

***

…Пройдет 566 лет, прежде чем Декарт в Европе придет к такому же выводу, и еще 200 лет, пока это докажет Ванцель…

***

Омар опомнился, устыдился своей горячности.

— Разве? — сказал он с недоумением. И радостно:- Да, и вправду! Но… как же раньше не догадались? Так просто…

— Ждали тебя. Не каждый год совершаются открытия.

— Да, да, конечно, — произнес рассеянно Хайям, опять переключаясь мыслью на свой трактат.

…Через десять-пятнадцать дней он выйдет во двор и с равнодушным, как у слепого, безмятежно-тупым выражением на лице, не стесняясь судьи, скажет Али Джафару:

— Сбегай к мугу, принеси большой кувшин вина. Самого лучшего! Будем пировать.

Подойдет, как больной, к помосту под вязом, растянется на спине, закинет руки за голову — и с мучительным стоном замотает ею.

— Что с тобой? — всполошится Абу-Тахир.

И дворецкий Юнус, навострив слух, услышит отрешенное, даже враждебное, — так иной с тихим отчаянием, покорностью судьбе и готовностью понести любое наказание сказал бы, что убил жену:

— Я… закончил свой трактат.

Алгебра, алгебра. Альмукабала…

***

— Омар, вставай! Омар — Молодой математик, проснувшись от крика во дворе, поплелся, еще не совсем отрезвевший, на террасу-айван, изумленно уставился на Али Джафара и Юнуса, сцепившихся в безобразной драке. Вокруг них суетился, ругаясь, Алак.

— Он украл твой трактат! — Али Джафар свирепо рванул дворецкого за рубаху, — на землю, разлетаясь, с шорохом посыпались исписанные листы. — Я все утро следил за ним. Ты спал, он залез и украл твой трактат! За пазуху спрятал, проклятый.

Дворецкий, затравленно озираясь, резко нырнул вниз, живо сгреб листы — и кинулся в сторону. У ворот — стража. Отрывисто, по-крысиному вереща, он заметался по двору. Ни злобы, ни даже страха нет у него в глазах, только какая-то мутная, непонятная возбужденность и поспешность.

"Зачем это он? — подумал Омар. — Зачем?"

Настигаемый Али Джафаром, дворецкий прыгнул под навес летней кухни и швырнул рукопись в огонь открытого очага…

Высоко взлетело пламя!

Обернувшись к Омару, дворецкий мстительно усмехнулся.

"Зачем?"

Бумага, в отличие от дров, горит без особого шума и треска. Но какой беззвучно-страшный вопль взметнулся к небу от этих листов, испещренных вязью четких строк! На глазах у всех обращались в дым и пепел расчеты и траты Абу-Тахира. Упования безземельных селян, нежный лепет их детей. Мечты Омара Хайяма. Надежды Али Джафара на лучшую жизнь.

— Зарублю! — Али Джафар, сумасшедше сверкая глазами, схватил топор и широко замахнулся им на преступника.

И, видит бог, зарубил бы, если б судья не успел крепко схватить его за плечи.

— Пропал твой труд! — заплакал Али Джафар, отбросив топор. — Столько сил, столько времени…

— Не пропал, — зевнул полусонный Омар. — Он украл и сжег черновик. Трактат — под замком, в сундуке.

— А? — Юнус опешил.

Он отчужденно взглянул на очаг, где листы уже превратились в черные хлопья, вновь обернулся к Омару — и вдруг, по-крысиному тонко взвизгнув, ринулся к нему с кулаками. Уж тут-то отрезвел Омар Хайям.

В математически четкий строй его мыслей, где следствие неразрывно связано с причиной, никак не мог уложиться бессмысленно-нелепый поступок Юнуса. Ах, негодяй! С чего тебе вздумалось вредить Омару? Что плохого тебе сделал Омар, — мало денег давал на хашиш? Давал каждый день, сколько мог. Вся ненависть к темному миру, воплотившемуся в этом дурном человеке, горячей волной хлынула Омару в грудь и голову, — и он, закипев, с готовностью рванулся навстречу:

— Давай! Я тебе кости переломаю…

Удар! — и нет у Юнуса передних зубов. Обливаясь кровью, он упал на колени. Ногою — удар!! — и повержен Юнус на щербатые плиты двора.

— Хватит, убьешь! — вопит Алак. Вдвоем с Али Джафаром они кое-как оттащили озверевшего молодца от жертвы.

Омар, весь дрожа, задыхаясь:

— Долго ты будешь, собачий сын, помнить Омара Хайяма!

— Успокойся, родной, успокойся, — гладил его по плечу Абу-Тахир. — Я сам с ним разделаюсь. Эй! — крикнул он безмолвной страже у ворот. — Отволоките его в темницу.

— Не надо, — переводит дух Омар. — Довольно с него! Пусть отведут домой.

Судья — с удивлением:

— Жалеешь?

— Жалею. — Омар вытирает слезы. — Я… больше никогда… не буду бить человека.

— Ох, сын мой! Будешь. Иначе — затопчут. Ладно, сделаем по-твоему. Эй, отведите дурака к жене! Он более не служит в этом доме. Идем, Омар, мне нужно с тобою поговорить. — Губы у него белые, руки трясутся.

И Омар подумал, что судья судей со всем своим могуществом совершенно беспомощен в этом неумолимо жестоком мире и ничего по существу не решает в нем. И его, Омаров, трактат, пожалуй, никому ничего не даст.

— О чем разговор? — спросил Хайям угрюмо. Какой еще подвох ему приготовила жизнь? Теперь он никому и ничему не верит.

— Сейчас узнаешь, — ответил Алак загадочно. — Разговор очень важный. Очень. Большой разговор.

— Ну… что ж. Пойдем. — Омар сосредоточенно потер ушибленные пальцы. — Я-то хотел сбегать на базар, в книжный ряд, к переплетчику.

— Ни боже мой! Из дому не выходи. Опасно. Кто их знает. Сейчас же отдай рукопись мне. Я призову переписчиков и переплетчиков сюда, ко мне в жилье, и здесь, на моих глазах, они сделают все, что нужно.

***

Уселись. "Сейчас он меня ошарашит". Судья — осторожно:

— Сын мой, не наскучил ли тебе Самарканд? "Он хочет меня прогнать! — похолодел Омар. — Отнимет рукопись и выбросит меня на улицу. Из-за Рейхан. Его достояние, может — любовь. Эх, навязалась девка на мою го. — юву! Куда я денусь, если судья откажется уплатить за трактат? Ну, что за жизнь! Когда мне дадут быть самим собою, распоряжаться собой по своему усмотрению?"