Явдат Ильясов - Исторические романы и повести [Книги 1-9]

И тем настойчивее они к нему стучались.

— В другой раз пошел на базар купить мяса, репы и прочих припасов и вместо них принес домой попугая в красивой клетке. И болтают вместе весь день. Выучил его какой-то абракадабре. Явный дурак! Я бы этому попугаю шею свернула. Зашел к ним на днях мой муж по делу, попугай и давай его донимать: "Чему равен угол падения? А? Остолоп! Чему равен угол падения? — И сам отвечает — этак назидательно, знаете: — Угол падения равен…" Ну, еще какому-то там углу. Почтенный супруг мой даже вспотел, ушел весь красный и мокрый, забыв, зачем приходил.

— Ну, что же, — заметил гончар Сабит. — Попугай — тот хоть способен запомнить и повторить, чему его учат, в отличие от многих людей. Бедный Омар Хайям! Не обливайте его грязью. Наша кровь, наша плоть, наша кость. Наша гордость!

— Наша кость? Он не любит людей.

— Не всех! Далеко не всех. Любознательных обожает. Тех, кто ничего не знает, может понять и простить, — никогда не поздно узнать, если есть желание. Он презирает тех, кто ничего не хочет знать. Я перед ним глубоко преклоняюсь. Как-никак, человек он великий…

— Великий? Ха-ха! Чтобы средь нас… Велик был пророк.

— Даже пророку, как известно, пришлось бежать от таких, как вы, из родной Мекки в чужую Медину.

— А ты… чего это ты заступаешься за безбожника, — вместе пьянствуете?..

Если все удивлялись поступкам, образу жизни Омара, считая его "немного того", то и он не меньше удивлялся их поведению, образу жизни. Да разве так должны жить и держаться серьезные, взрослые люди? Это те же скоморохи! Не от избытка ума, как он сам, а от убожества.

Разговоры эти происходили, конечно, при детях. Как-то раз, вернувшись к себе от Сабита, поэт схватился за голову. Двор снова загажен. Палки, тряпье, кирпичи. Хуже всего — цветник оборван и вытоптан, юные саженцы переломаны.

А ведь он, бывало, приносил ребятам с базара сласти и раздавал у ворот, где они шумно его встречали. Денежную мелочь им дарил. Сласти они, набежав гурьбой, жадно хватали и ели. Во рту же, за щекой, прятали и медные монеты…

Омар, сокрушаясь, обошел соседей. Один смущенно развел руками: что с ними поделаешь, дети есть дети. Сказано: ребенок — выше падишаха, все боятся падишаха, он — не боится. Другой туманно усмехнулся. Третий нагло расхохотался в глаза.

Поэт, чуть не в слезах, прибрал цветник, стараясь спасти что можно. Но стервецы продолжали его допекать. В отсутствие хозяина лезли во двор — и учиняли очередной погром. Зачем?

Поговорить надо с ними. Может, дети поймут, если не понимают взрослые. Однажды, заперев калитку, он украдкой вернулся через понижение в садовой ограде — и застал их на месте преступления.

— Не бойтесь! — печально крикнул Омар, когда они все, как обезьянки, застигнутые бенгальским земледельцем на поле сорго, с визгом кинулись прочь. — Я вас не трону. — Он успел поймать за ногу их заводилу на гребне ограды. — Не хнычь. Ступайте все ко мне.

Они подобрались к нему осторожно, недоверчиво, как цыплята — к ногам человека, рассыпающего для них зерно. Доброта, знаете ли, вещь непонятная. Она пугает: а вдруг подвох? Но страх пересилила надежда: может, сласти будет опять раздавать!

Поэт — со всей любовью, лаской и болью, на какую он был способен:

— Разве можно деревья портить? Если дерево ранить, оно долго чахнет, хворает. Значит, оно живое. А эти саженцы, — он с горечью кивнул на обломанные черенки, — все равно как дети… — Омар слегка дернул мальчишку за ухо. "Ай!" — Больно? Им тоже больно. И деревцам, и цветам. Растения надо беречь. От них — свежий воздух, прохлада. Радость. Здоровье.

Они глядели на него, разинув рот. Дерево — живое? Да, не зря говорили родители, что он, хоть и поэт, но пропащий.

— Понимаете?

Нет. Они не понимали. Ишак, баран, козел понимают: если ограда, значит, туда нельзя. И не лезут. Этот — лезет. И гадит. Ему можно.

Вот если дадут по шее, тогда понятно: пакостить продолжай, но не попадайся, а то еще крепче влетит.

Замечено: дети умные, с воображением, всегда находят себе хорошее занятие по душе, развлекают сами себя. Хотя бы мечтают о чем-то необыкновенном. Живут в сказочном мире, придуманном ими самими, и никому от них нет помех.

Глупый ребенок нуждается в ежеминутной опеке. За ним надо следить на каждом шагу, держать за ворот, забавлять. Оставшись один, он оказывается в глухой пустоте и начинает, от пустоты, все ломать и сокрушать. Чуть шевельнется в траве, в кустах жалкое живое существо, он сладострастно хватается за камень, налетает, потный, с яростным желанием — убить.

Богатырем — пехлеваном — у них считается тот, кто может съесть больше всех. Это дети своекорыстных обывателей, никогда, за всю жизнь, не посадивших ни одного дерева, а если и посадивших, то лишь для того, чтобы продавать с него плоды. Продавать! И деньги копить. До всего прочего им дела нет.

Омар, как в детстве, радовался дождю, снегу, солнцу, ветру и поражался, почему другие равнодушны к тому, что у них уже есть. На каждом шагу поминают небо, но никогда не вскинут к нему глаз удивленных, а если и вскинут, то безразлично скользнут по яркой его синеве, по облакам пушистым или звездам, ясно сверкающим.

Их глаза прикованы к жирной кормушке… Выходит, жить лучше — еще вовсе не значит быть лучше. Сытых много, умных мало. И просто — добрых и честных.

Дети все же оставили двор в покое.

"Слава аллаху! — возликовал Омар. — Разговор не прошел для них даром".

Однако поэт ошибся. На другой же день он услыхал за калиткой дикий грохот, звон и скрежет. Будто заезжий медник прямо у его ворот раскинул свою мастерскую.

Он увидел сквозь щель: те же ребята, хитро перемигиваясь, колотят железками в медные тазы и лохани. Бот чем надумали они теперь ему досаждать. Ведь он — философ, писатель, ему нужна тишина, чтобы думать! Получай же, безбожник. Попробуй сказать, что медный таз — тоже существо живое и ему больно.

Нет, конечно. Медному тазу все равно. И медному лбу. Но живому человеку… Омар тихонько, чтобы их не спугнуть, растворил калитку — и только хотел произнести свой неизменный вопрос: "Зачем?" — как их будто ветром сдуло. Через минуту они загремели с другой стороны двора.

А родители — словно оглохли. Неужели им не мешает этот адский грохот? Не мешает, похоже. Злобна глухота душевная, ее и громом небесным не пробьешь.

Звон в ушах. Сердце стучит, кровь густо приливает к мозгу. Глаза лезут на лоб. Голова болит и кружится. Даже в печени боль. Утомление. Он стал надолго уходить из дому. Но стоит вернуться… на базаре, в кузнечном ряду, не бывает такого оглушительного шума. Каждый день. В любой час. С утра до вечера. Ей-богу, этот мир безумен! Собаку, что ли, завести — и напустить на них? Нет, нельзя — изорвет. И ты же будешь виноват. Это только так говорится: собачье терпение. Куда собаке до человека…