Марк Твен - Жанна д'Арк

Мы стояли, сомкнувшись кольцом, всего лишь несколько минут. Наши доблестные войска с громкими криками прорвались с тыла и соединились с нами. И тогда англичане начали отступать, но отбивались храбро и решительно. А мы теснили их пядь за пядью к бастилиям. Они защищались упорно, ловко орудуя мечами, а их резервы, находящиеся на стенах крепости, осыпали нас градом стрел, железными дротиками и каменными ядрами из пушек.

Основные силы противники благополучно достигли укреплений и укрылись за ними, оставив нас среди убитых и раненых. Англичане валялись вперемешку с французами. Это было отвратительное зрелище, особенно для новичков; наши мелкие стычки с неприятелем в феврале происходили ночью, и тогда нам не бросались в глаза ни кровь, ни изувеченные тела, ни мертвые искаженные лица; теперь же впервые все это предстало перед нами во всем своем ужасающем безобразии.

В этот момент из города прибыл Дюнуа, галопом проскакал по полю битвы на взмыленном коне, подъехал к Жанне, поздравил ее, расточая хвалу в самых изысканных выражениях. Взмахом руки указав на отдаленные стены города, на которых развевалось множество флагов, он сообщил, что благодарный народ следит за ее ратным подвигом, радуясь от души, а затем добавил, что ей и войскам готовится сейчас в городе торжественная встреча.

— Сейчас? Вряд ли, бастард. Еще не время.

— Почему же? Разве не все сделано?

— Далеко не все, бастард. Это только начало. Нам нужно взять эту крепость.

— Вы изволите шутить, генерал! Нам ее не взять. Прошу вас не предпринимать такой дерзкой попытки, — это слишком рискованно. Разрешите, я отдам приказ об отводе войск.

Сердце Жанны было переполнено воинственным пылом, боевым восторгом, и ей тяжело было слушать такие речи.

— Бастард, бастард! — воскликнула она. — Неужели вы вечно намерены церемониться с этими англичанами? Истинно говорю вам: я не уйду отсюда, пока крепость не будет взята. Мы возьмем ее штурмом. Трубите сигнал: «На штурм!»

— О, генерал! Подумайте…

— Не теряйте зря времени! Приказываю трубить к атаке! — И в ее глазах загорелся тот странный внутренний свет, который мы так хорошо изучили в последующих битвах, называя его «боевым огнем».

Затрубили трубы, прозвучала команда: «На приступ!» — и войска, ответив одобрительным криком, ринулись на грозную крепость, очертания которой терялись в дыму орудий, изрыгавших на нас пламя и гром.

Неприятель одну за другой отбивал наши атаки, но Жанна появлялась то тут, то там, подбадривая солдат, не давая им ни малейшей передышки.

Целых три часа могучая людская волна накатывалась на крепость, дробясь о неприступные стены. Наконец, Ла Гир, подоспевший к нам, нанес последний сокрушительный удар, и форт Сен-Лу сдался. Мы опустошили его, забрав все запасы и артиллерию, а потом разрушили до основания.

Возбужденные, ликующие войска до хрипоты кричали «ура» и вызывали главнокомандующего, чтобы выразить ему свой восторг, восхищение и поздравить с победой. Но вся беда была в том, что мы нигде не могли найти Жанну. Наконец, мы нашли ее сидящей среди трупов, расстроенной и подавленной; закрыв лицо руками, она плакала: вы же знаете, она была еще совсем юной девушкой, сердце героини было девичьим сердцем, сострадательным и нежным, что вполне естественно. Жанна думала о несчастных матерях павших солдат — и своих, и врагов.

Среди пленных было несколько священников; Жанна взяла их под свое покровительство и сохранила им жизнь. Утверждали, что это переодетые воины, но она возразила:

— Разве можно так говорить? Они в духовной одежде, и, если хоть один из них носит ее по праву, лучше пощадить всех виновных, чем обагрить руки кровью одного невинного. Я отведу их к себе в дом, накормлю, а потом отпущу с миром.

Сплоченные и счастливые, развернув знамена, мы возвращались в город с богатой добычей: пленниками, пушками и прочим. Это было первое серьезное боевое дело, которое когда-либо видели орлеанцы за семь месяцев осады, — первый случай порадоваться подвигу французов. Вы не представляете, какое это было празднество, какое ликование под трезвон колоколов! Жанна стала всеобщим кумиром. Люди, толкая друг друга, изо всех сил рвались вперед, чтобы взглянуть на победительницу. Их натиск был так велик, что мы с трудом продвигались по улицам. Повсюду слышалось новое имя Жанны. Прозвище «Святая Дева из Вокулера» было уже забыто. Город Орлеан приветствовал ее как свою «Орлеанскую Деву», И я с гордостью вспомнил, что услышал это прекрасное имя еще тогда, когда оно было произнесено впервые. Теперь оно у всех на устах, и оно будет звучать вечно, подымаясь над бездной веков, как весеннее солнце!

Семейство Буше было в сборе и встречало Жанну, как родное дитя, со слезами радости, словно она спаслась от неминуемой смерти. Они пожурили ее за то, что она так долго подвергала себя ужасным опасностям. Они все еще не могли поверить в ее воинское призвание и спрашивали: по своей ли воле она попала в этот жестокий бой или очутилась там случайно, увлеченная стихийным движением войск. Они просили ее впредь быть более осторожной. Возможно, это был хороший совет, но он оказался зерном, упавшим на бесплодную почву.

Измученные продолжительным боем, мы проспали весь остаток дня и проснулись поздно вечером. Мы встали со свежими силами и принялись ужинать. Мне очень хотелось замять разговор о привидениях; полагаю, каждый из нас был такого же мнения, все с увлечением вспоминали о недавнем сражении и ни единым словом не обмолвилась о призраках. Особенно усердствовал Паладин. Повествуя о своих подвигах, он не жалел красок: устилал поле боя бесчисленными трупами, убивая одним махом здесь пятнадцать, там восемнадцать, а то и тридцать пять вражеских солдат. Разговор на неприятную тему откладывался, но так или иначе он должен был состояться. Не мог же Паладин говорить без конца. Когда он взял бастилию штурмом и проглотил живьем английский гарнизон, ему, конечно, уже ничего не оставалось делать, как умолкнуть и терпеливо ждать приглашения от любезной Катерины Буше повторить все с самого начала. Мы полагали, так оно и будет. Но не тут-то было! Воспользовавшись удобным моментом, она все же затронула щекотливую тему, и мы вынуждены были сделать вид, что весьма этим интересуемся.

В одиннадцать часов, захватив с собой свечи и факелы, мы направились вместе с нею и ее родителями в обитель призраков. Это был большой дом с толстыми каменными стенами, и в его дальнем конце находилась комната, — она была необитаема и пользовалась дурной славой.

Комната оказалась просторной и напоминала собой зал; в ней стоял огромный стол из крепкого дуба, хорошо еще сохранившийся, но стулья были источены шашелем, а матерчатые обои на стенах покрылись плесенью и выцвели. С потолка свисала пыльная паутина, и было совершенно ясно, что в течение многих лет к нему никто не прикасался.