Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

— Скажи Ахиллу, — продолжает Агамемнон, — скажи ему, как хорошо я с нею обхожусь. Можешь приходить повидать ее в любое время. — Он гнусно ухмыляется, смотря на нас. И не собирается уходить.

Я поворачиваюсь к Брисеиде. Кое-что из ее языка я успел выучить, и этим я сейчас пользуюсь.

— Ты в самом деле в порядке?

— Да, — отвечает она на звонком и певучем анатолийском. — Как долго еще мне тут быть?

— Не знаю, — говорю я. И я правда не знаю. Сколько нужно огня, дабы раскалить железо так, чтоб оно гнулось? Я подаюсь вперед и нежно целую ее в щеку. — Скоро я вернусь, — говорю я на греческом.

Она кивает.

Агамемнон следит за тем, как я выхожу. Слышу, как он спрашивает: «Что он тебе сказал?»

И слышу ее ответ — «Он восхищался моим платьем».

На следующее утро войска всех царей идут биться с троянцами. Но войско Фтии за ними не следует. Мы с Ахиллом не торопимся завтракать. Почему бы и нет? Более нам нечем заняться. Можно поплавать, если захотим, поиграть в шашки или же весь день соревноваться в беге. Такого привольного досуга у нас не было со времени Пелиона.

Но досугом это не ощущается. Это более схоже с тем, как затаивают дыхание, с тем, как орел зависает в воздухе, готовясь ринуться вниз. Плечи мои напряжены, и я не могу удержаться от того, чтобы не смотреть время от времени на пустое побережье. Мы ждем, что предпримут боги.

И ждать нам недолго.

В тот вечер, Феникс пришел к нам с берега с новостями о сражении. Когда оба войска поутру выстроились, Парис принялся проезжаться вдоль линии троянцев, сверкая золотом доспехов. Он бросал вызов — поединок один на один, победитель забирает Елену. Греки выкликами высказали свое одобрение — кто не желал бы отплыть домой в тот же день? Добыть Елену в одиночном поединке и покончить со всем этим одним махом. К тому же Парис выглядел доступной мишенью, сияющий и хрупкий, узкобедрый, словно невинная дева. Но, сказал Феникс, вперед вышел Менелай, вышел, прорычав, что принимает вызов как возможность вернуть одновременно свою честь и свою прекрасную жену.

Поединок начался с копий и скоро перешел к мечам. Парис оказался проворнее, чем ожидал Менелай, он не был воином, но обладал быстротой. Наконец троянский царевич оступился, Менелай схватил его за увенчанный конским волосом гребень шлема и поднял в воздух. Парис беспомощно сучил ногами, пальцы его судорожно хватались за душащий подбородный ремешок. А потом внезапно шлем в руке Менелая полегчал и Парис исчез. Там, куда шлепнулся троянский царевич, была только голая сухая земля. Куда он исчез? Оба войска принялись выискивать глазами Париса, и Менелай искал вместе со всеми. Он и не заметил, как откуда-то из рядов троянцев с лука из рога горного козла сорвалась стрела, понеслась к нему и впилась в живот, пробив пластину кожаных доспехов.

Кровь заструилась по его ногам и закапала на сандалии. Рана была поверхностной, но греки этого пока не знали. Они завопили и ринулись на ряды троянцев, разъяренные таким предательством. Началось кровавое побоище.

— Но что же сталось с Парисом? — спросил я.

Феникс покачал головой. — Я не знаю.

Оба войска бились целый день, пока снова не зазвучала труба. Гектор, заглаживая бесчестье исчезновения Париса и выстрела в Менелая, предлагал снова сразиться в одиночном поединке. Он стоял на том же месте, где прежде был брат, вызывая всех, кто дерзнет ответить. Менелай, сказал Феникс, снова хотел выйти вперед, но его не пустил Агамемнон. Тому не хотелось видеть, как брат умрет от руки сильнейшего из троянцев.

Из греческих рядов выступило немало тех, кто желал сразиться. Представляю себе их трепет, когда шлем потрясли и жребий выпал. Одиссей наклонился поднять его. Аякс. Все ощутили облегчение — это был единственный, кому по плечу было сразиться с царевичем Трои. Единственный — из тех кто сегодня сражался.

Итак, Аякс и Гектор сражались, меча друг в друга тяжелые камни и копья, что сотрясали щиты, и сражались так, пока не стало смеркаться и не возвестили об окончании дня битвы. До странности мирно разошлись два войска, и Гектор с Аяксом пожали руки, словно равные. Воины шептались — не так окончилось бы все, будь там Ахилл.

Пересказав новости, Феникс тяжело поднялся на ноги и, опираясь о руку Автомедона, направился к своему шатру. Ахилл повернулся ко мне. Дыхание его участилось, щеки горели от волнения. Он сжал мою руку, пересказывая события дня, говоря о том, как у всех на устах было его имя, несмотря на его отсутствие, как слава его шагала тяжелой поступью среди воинов подобно циклопу. Волнения дня так и искрились в его речи, вспыхивали как огонь на сухой траве. Сперва он думал об убийстве, о славном ударе своим непобедимым копьем в сердце Гектора. У меня мурашки по коже побежали от его речей.

— Видишь? — сказал он. — И это только начало.

Я не мог избавиться от ощущения, что где-то глубоко, под поверхностью, что-то сломалось.

На рассвете следующего дня снова заиграла труба. Мы поднялись и взобрались на холм, чтобы посмотреть на войско всадников, что подъезжало к Трое с востока. Кони были рослыми и двигались необычайно быстро, влача за собой легкие колесницы. Во главе всех ехал огромный муж, ростом выше даже Аякса. Волосы его, длинные и черные, были убраны так, как это делают спартанцы, смазаны маслом и зачесаны назад. В руках его было знамя с конской головой.

К нам подошел Феникс. «Ликийцы», — сказал он. Они так же были жителями Анатолии, давними союзниками Трои. Много было разговоров о том, отчего прежде они не присоединились к войне. Однако вот теперь они были здесь, словно призваны самим Зевсом.

— Кто это? — указал Ахилл на гиганта, их вожака.

— Сарпедон. Сын Зевса. — Солнце скользнуло по плечам человека, покрытым потом от быстрой езды; кожа его была цвета темного золота.

Ворота открылись и в них показались троянцы, вышедшие встречать союзников. Гектор и Сарпедон пожали друг другу руки, а затем вывели войска в поле. Оружие у ликийцев необычное — дротики с зазубринами как у пилы и нечто, похожее на большие крючья для рыбной ловли, долженствующее впиваться в плоть. Весь день слышались боевые кличи ликийцев и топот копыт их коней. И в шатер Махаона потянулись раненые.

Феникс, единственный из нашего лагеря, отправился на вечерний совет. Когда он вернулся, то бросил острый взгляд на Ахилла. — Идоменей ранен, и ликийцы смяли левое крыло войска. Сарпедон и Гектор раздавят нас.

Ахилл словно и не заметил неодобрения Феникса. Он повернулся ко мне с победным блеском в глазах. — Слышал?

— Я слышал, — отвечал я.

День шел за днем, по лагерю ползли слухи, их было много как мух в жаркий день — о троянском войске, рвущемся вперед, дерзком и неостановимом без Ахилла; о советах, на которых цари неистово обсуждали отчаянные планы: ночные вылазки, лазутчики, засады. А затем стали говорить о том, как Гектор врывался в ряды греков, подобно пламени, и с каждым днем убитых было все больше. Наконец заговорили о панических отступлениях и о ранах царей.