Мадлен Миллер - Песнь об Ахилле

В тишине я слышал дыхание Феникса, уставшего от слишком долгой речи. Я не смел ни двинуться, ни заговорить. Я боялся, чтобы никто не заметил мысли, которая, казалось мне, могла быть прочитана на моем лице. Не честь заставила сражаться Мелеагра, не друзья, не стремление к победе, не месть, не страх за собственную жизнь. Лишь коленопреклоненная Клеопатра, ее лицо, залитое слезами. Вот в чем был тайный смысл речей Феникса — Клеопатра, Патрокл. Ее имя состоит из тех же частей, что и мое, только переставленных.

Если Ахилл и заметил это, вида он не подал. Голос его был мягок из уважения к старику, но все же он отказался. Не ранее, чем Агамемнон вернет отобранную у меня честь. Даже в полутьме я видел по лицу Одиссея, что тот не удивлен. Я почти слышал, как он будет говорить об этом остальным, видел, как разведет с сожалением руками: — «Я старался». Согласится Ахилл — хорошо. Не согласится — отказ его перед такой горой даров и после принесенных извинений покажется безумием, всплеском ярости и необыкновенной гордыни. Они его возненавидят, также как возненавидели Мелеагра.

В груди у меня комом отяжелело дыхание от внезапного желания пасть перед ним на колени и умолять. Но я не сделал этого. Со мной, как и с Фениксом, было все решено. Мне теперь предстояло не вести, а быть ведомым, влачиться во тьме и за ее пределами с одной лишь рукой Ахилла на руле.

Аякс не имел Одиссеевой невозмутимости — он уставился на нас, и лицо его исказилось яростью. Ему не так-то легко было придти сюда и просить о собственном унижении. Пока Ахилл не сражался, именно он был Аристос ахайон.

Когда они ушли, я встал и подал руку Фениксу. Он устал, я видел это, шаги его были медленны и неверны. С тому времени, как я проводил его — старые кости со вздохом приняло ложе, — и вернулся в наш шатер, Ахилл уже спал.

Я был огорчен. Я надеялся, по крайней мере на беседу, на то, что мы, двое в одной постели смогут убедить меня в том, что Ахилл, виденный мною за ужином, может быть и иным. Но будить его я не стал, выскользнул из шатра, оставив его спать.

Я прокрался по мягкому песку, в тень небольшого шатра.

— Брисеида? — прошептал я.

Сперва было тихо, а потом я услышал: — Патрокл?

— Да.

Она приподняла полотно шатра и быстро втащила меня внутрь. Лицо ее было искажено страхом. — Слишком опасно тебе быть тут. Агамемнон в ярости. Он тебя убьет, — бормотала она быстрым шепотом.

— Из-за того, что Ахилл отказал посольству? — прошептал я в ответ.

Она кивнула и быстрым движением задула маленький светильник. — Агамемнон часто приходит взглянуть на меня. Тут тебе быть небезопасно. — В темноте я не мог видеть, сколь озабочено ее лицо, но голос ее был полон беспокойства. — Тебе нужно уйти.

— Я недолго. Мне нужно переговорить с тобой.

— Тогда тебе надо спрятаться. Он приходит без предупреждения.

— Где же? — шатер мал, в нем нет ничего, кроме ложа, подушек, покрывал и одежды.

— Постель.

Она громоздит вокруг меня подушки и покрывала. Укладывается рядом со мной и укрывает нас обоих. И меня окружает ее аромат, знакомый и теплый. Я придвигаюсь ближе и шепчу ей в самое ухо: — Одиссей говорит, завтра троянцы прорвутся через стену и сметут лагерь. Нужно найти, где тебя спрятать. Среди мирмидонян или в лесу.

Я щекой чувствую движение, она качает головой. — Не могу. Именно там и станут в первую очередь искать. От этого лишь прибавится неприятностей. Здесь со мной будет все в порядке.

— Но что если они возьмут лагерь?

— Я отдамся на милость Энея, двоюродного брата Гектора. Он известен своим благочестием, и его отец в свое время жил пастухом близ моей деревни. Если не смогу, отыщу Гектора или других сыновей Приама.

Я покачал головой. — Слишком опасно. Тебе не следует обнаруживать себя.

— Не думаю, чтобы они нанесли мне какую-то обиду. Я одна из них, в конце концов.

Тут я почувствовал себя глупо. Для нее троянцы были не захватчиками, а освободителями. — Да, конечно, — быстро сказал я. — Ты будешь свободна. Ты хочешь быть со своими…

— Брисеида! — полотнище на входе в шатер взлетело и упало, и Агамемнон ступил вовнутрь.

— Да? — она села, осторожно, чтобы не сдернуть покрывало с меня.

— Ты с кем-то говорила?

— Я молилась, мой господин.

— Что, лежа?

Даже через плотную шерстяную ткань я видел свет факела. Голос был зычен, словно он стоит совсем рядом. Я не пошевельнулся. Ее накажут, если я буду здесь пойман.

— Так меня учила мать, господин. Это неправильно?

— Тебе отныне нужно учиться получше. Разве жрецы не поправили тебя?

— Нет, господин.

— Я предлагал вернуть тебя ему, но ты ему не нужна, — я слышал, как отвратительно исказился его голос. — Если он продолжит отказываться, возможно, я сделаю тебя своей.

Я стиснул кулаки. Но Брисеида сказала лишь: — Да, мой господин.

Я слышал, как отдернулся полог и свет пропал. Я не двигался, почти не дышал, пока Брисеида не вернулась под покрывало.

— Тебе нельзя тут оставаться.

— Все в порядке. Он просто угрожает. Ему нравится видеть, как я пугаюсь.

Обыденность ее тона ужаснула меня. Как я могу оставить ее тут, в этом шатре, одинокую, под плотоядными взглядами, и еще эти браслеты, словно оковы? Но если я останусь, ей грозит еще большая опасность.

— Мне пора, — говорю я.

— Подожди, — она касается моей руки. — Воины… — колеблясь. — Они злы на Ахилла. Обвиняют его в поражениях. Агамемнон подсылает людей, чтобы разжигать эти толки. Они уже почти забыли про чуму. Чем долее он не будет сражаться, тем больше его будут ненавидеть. — Это и мои самые серьезные опасения, на ум приходит рассказ Феникса. — Он не станет сражаться?

— Не станет, пока Агамемнон не принесет извинения.

Она прикусывает губу. — Еще и троянцы. Именно его они более всего боятся и ненавидят. Завтра они, если смогут, убьют его и всех, кто ему дорог. Ты должен быть осторожен.

— Он меня защитит.

— Я знаю, что защитит, — говорит она, — пока он жив. Но даже Ахилл может не справиться одновременно с Гектором и Сарпедоном. — Она снова колеблется. — Если лагерь падет, я скажу, что ты мой муж. Это может помочь. Не проговорись, кто ты есть на самом деле, это будет смертным приговором. — Ее рука стискивает мою. — Пообещай.

— Брисеида, — говорю я, — если он будет мертв, я вскоре последую за ним.

Она прижимает мою ладонь к своей щеке. — Тогда пообещай мне вот что, — говорит она. — Пообещай, что, что бы ни случилось, ты не покинешь Трою без меня. Я знаю, ты не можешь… — ей перехватывает дыхание. — Я буду скорее жить с тобой рядом как твоя сестра, чем останусь здесь.

— Тебе не нужно привязывать меня этим, — отвечаю я. — Я и так не оставлю тебя, если ты захочешь уйти. Меня безмерно печалит мысль, что завтра война закончится и я никогда более тебя не увижу.