Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

— А я провожу. Там в лесу есть поляна, на ней и встретитесь.

Когда Махно явился на лесную поляну, то увидел стоявших полукругом человек двадцать конников-германцев.

«Ловушка», — решил Нестор и мигом повернул коня назад и в тот же миг услышал знакомый голос:

— Нестор Иванович, куда ж вы?

Махно обернулся и едва признал в подъезжавшем к нему венгерском гусаре Щуся.

— Феодосий — чёрт, ты ж меня напугал.

— А вы-то, — смеялся Щусь, — уже в штабс-капитанах обретаетесь. Чем же мы хуже?

Они съехались, сошли с коней, обнялись под одобрительные возгласы повстанцев.

— И как ты здесь оказался? — спросил Махно.

— Ну как? Вы же помните на конференции в Таганроге было решено к июлю вернуться в наш уезд. Вы махнули на Царицын, а мы — через фронт домой, чуть в лапы дроздовцам не попали.

— Кто этот Дроздовский?

— Деникинец. Рейдирует по Приазовью, вешает рабочих, крестьян налево-направо. Зверь.

— Что сейчас делаешь, Феодосий?

— Мы в основном помещиков громим, варту разгоняем. Бьём и немецкие разъезды, если попадаются.

— Сколько у тебя бойцов? Вижу многие в австрийской форме, кто в гетманской.

— Мы, когда берём в плен вартовцев, первым делом отбираем оружие, раздеваем, нам ведь одежда тоже нужна. А потом разгоняем.

— Расстреливаете?

— Ну, которые начальники, тех расходуем. А рядовых чё же? Многие мобилизованы, переходят к нам.

— Всё это хорошо, Феодосий, уничтожение помещиков, разгон варты. Ты знаешь, как дети дибривские тебя называют? Щусь — разбойник.

— Что с них взять? Дети, — усмехнулся Феодосий.

— Надо, брат, подымать весь народ на социальную революцию. И бить эту гидру — власть по головам, а не по хвосту.

— Чем бить-то? И с кем? С моей полусотней?

— Тут ты прав, с полусотней не навоюешь. Нужно подымать тысячи, десятки тысяч. Всех крестьян. Именно крестьяне могут смести любую власть. Наш учитель Кропоткин всё время это подчёркивает. Ну ладно, чего я тебя учу, ты сам понимаешь. Показывай свой лагерь.

Они направились вглубь леса. Забрались в самую чащобу. И наконец Щусь сказал:

— Вот наш «блиндаж».

Это, в сущности, была большая землянка, заглублённая до самой крыши. На земляном полу лежали раненые, все с оружием.

— Кто их лечит? — спросил Махно.

— Сами лечатся. Бабка Парамониха из села иногда наведывается, травку прикладывает, перевязывает.

— Лучше бы их в село переправить.

— Нельзя, державная варта то и дело является. Найдут раненого, запросто расстреляют. Тут, в Дибровке, как на грех, вартовского головы любовница, некая Филимончик, вот он и наезжает со всей кодлой.

— Я думаю, Феодосий, надо слить наши группы.

— Конечно. Гамузом сподручнее и батьку бити, — пошутил Щусь.

— Где тут у тебя мой заложник?

— А вон раненого поит.

— Пантюша, иди сюда, — позвал Махно.

Тютюник отложил ковшик, подошёл.

— Давай, Пантелей, быстренько к нашим, пусть правятся сюда в лес. Нечего там деревне глаза мозолить.

Вечером у костра Каретников, Махно, Щусь, Лютый и Марченко решали, что делать дальше? Все сходились на том, что надо идти в рейд по уездам и «обрастать» бойцами, добывать оружие, деньги. Но как быть с ранеными?

— Тяжёлых хочешь не хочешь придётся в селе оставить, — говорил Нестор, — а для легкораненых надо тачанки и чтоб на каждой пулемёт.

— На всех пулемётов не наберёмся, — сказал Щусь.

— Постепенно, не сразу, наберём. Каждая тачанка должна стать огневой точкой.

У костра появился встревоженный подросток, обратился к Щусю:

— Дядя Феодосий, в село варта наехала. Тятя послал сказать, что завтрева с утра они собираются вас убивать.

— Сколько их?

— Не знаю.

— Ну что? — оглядел Щусь собрание. — Надо готовиться к встрече.

— Надо разведку послать, — сказал Нестор. — Петя, позови Шкабарню.

Шкабарня понял всё с полуслова: сколько их, вооружение, где встали? И исчез в темноте вместе с подростком.

Воротился он уже за полночь.

— Значит, так, — начал Шкабарня, — их около сотни, табор разбили на церковной площади, на возах не менее пяти пулемётов.

— Немцы есть?

— Нет. Только вартовые.

— Секреты выставили?

— Не заметил. Я спокойно прошёл до самой площади. Вот часового на площади вроде выставили.

— Ну что? Встретим их на опушке, — полувопросительно сказал Щусь.

— Как ты думаешь, Семён? — спросил Махно Каретникова.

— Можно и так. Ну как мы у Гуляйполя, замаскировались, подпустили поближе и ударили.

— Они без разведки не пойдут. А разведка наверняка нас нащупает. Нет, тут что-то другое надо, — сказал Махно. — А что, если мы первыми нападём ни них. А?

— Вы что, Нестор Иванович, их вдвое больше нашего, — сказал Щусь.

— Ну и что? Ещё, кажется, Суворов учил бить врага не числом, а уменьем. Лучшая оборона — это нападение. Значит, так, — вдохновился сразу Махно. — Делимся на два отряда по тридцать человек. Ты, Щусь, заходишь с той стороны в село со стороны моста, мы отсюда, от леса, и идём с двух сторон к площади.

— Значит, пешими?

— Разумеется. Стук копыт часовой за версту услышит. Подходим к площади и забрасываем табор варты бомбами и гранатами. Уцелевших приканчиваем из винтарей. Ну как?

— По-моему, неплохо, — сказал Каретников.

— Отлично, — согласился Лютый. — То, что надо!

— А если дойдёт до рукопашной, — усомнился Щусь. — А мы ж, считай, все с ними в одной форме.

— Хорошее замечание, — согласился Нестор. — Чтоб отличить своих, всем на левый рукав повязать белые повязки.

Группа Щуся выехала на час раньше, ей предстояло далеко полями обогнуть Дибривку.

Уже начинало светать, когда Махно со своей группой вступил в село. Всем было строго наказано не разговаривать, соблюдать полную тишину, не бренчать оружием, бомбы бросать и стрелять следом за Махно. Часть бойцов пробиралась огородами и садами. Махно в сопровождении Лютого и Лепетченко шли по левой стороне улицы, держась у самых палисадников под нависшими из-за заборчиков деревьями.

И вдруг сзади истошно закричала женщина, выбежав на средину дороги.

— Хлопцы-ы-ы, спасайтесь. Злодии по вас идуть! — и кинулась к церкви.

За ней, выбежав с другого двора в исподней рубашке, бежала другая, крича:

— Держите суку вартовскую.

Лепетченко выхватил пистолет, но Махно, пытаясь соблюсти уже нарушенную тишину, прохрипел:

— Не стреляй. Заткни ей глотку.

Лепетченко бросился наперерез орущей бабе, она пыталась увернуться, он подножкой сбил её с ног и сходу дал пинком в зубы. Она захлебнулась кровью. Бежавшая в исподнем женщина вцепилась лежащей в волосы и стала бить её головой о дорогу, приговаривая:

— Ах ты, сука, ах, подстилка вартовская, — и обернувшись к Лепетченко: — Бегите до её хаты, синие ставни, там у неё голова вартовский ховается. Бегите, берите борова тёпленького.