Сергей Мосияш - Одиссея батьки Махно

— Я? Каким образом?

— Немедленно изыщи бочек десять-двадцать спирта. Завези их в Балабино и в Камышеваху. Выгрузи на видном месте и жителям накажи, чтоб не смели трогать.

— Я, кажется, догадываюсь, — усмехнулся Зиньковский. — Только где я возьму столько спирта?

— На спиртзаводе, конечно. Хоть из-под земли достань. Какой тогда, к чёрту, из тебя контрразведчик, если не можешь спирта достать.

— Ну если б бутылку, а то 20 бочек. Есть разница?

— Эти бочки на два-три дня задержат казаков. Где ж это видано, чтоб казак проехал мимо горилки, не попробовав. А попробует, плевал он тогда на войну и командиров, загуляет, загудит. И мы будем спокойны за наш арьергард, у нас же обозы, раненые, больные. Не достанешь спирта, худо нам придётся. Впереди чечены, сзади казаки, весьма охочие до чужих обозов. Так что, Лева, рой землю, но чтоб спирт был. И действуй немедленно, потому что 10—11-го мы уходим на Правобережье и двигаем на Екатеринослав.

Зиньковский в точности исполнил приказание батьки, и это действительно задержало казачий корпус, дорвавшийся до дармовой выпивки. Казаки ещё «гудели» на подступах к оставленному Александровску, а повстанцы уже приближались к Екатеринославу. Погода была ужасная. Не переставая, лил холодный дождь. Было грязно, слякотно. Кони надрывались, таща телеги.

Не доезжая версты полторы до Лоцмано-Каменки, остановились на небольшом хуторе. Махно, собрав штаб, сказал:

— Нутром чую, в Каменке кто-то есть. Может, Лашкевич, отступивший из города, но скорее всего беляки. Виктор, надо послать разведку.

— Я съезжу, — вызвался Белаш, которому тоже надоела неопределённость.

— Хорошо, — согласился Махно. — Возьми конную сотню и с десяток «льюисов», всё может случиться. В драку не ввязывайся, всё равно вас сомнут. Только разузнайте и назад.

Белаш во главе конной сотни ночью подъехал к огородам Лоцмано-Каменки. Подозвал двух бойцов.

— Спешьтесь, коней оставьте и попробуйте вызвать кого-нибудь из местных жителей. Приведите ко мне.

Вскоре посланные привели старика, одетого в какой-то неопределённой формы балахон.

— Отец, скажи, пожалуйста, кто у вас стоит на селе?

— Чеченцы, сынок.

— Не слышал, куда они собираются идти?

— Не знаю. Болбочат по-своему, но очень часто Махно поминали. И чую я, боятся они его.

— А где они сейчас?

— Здесь. Где ж им быть? Подводы, кони в центре села. И у меня стояли, только что ушли на площадь.

— Спасибо, отец. Ступай домой, да никому не говори о нас. Мы махновцы.

Согласно приказу батьки полагалось ворочаться назад: постояльцы выяснены, но Белаш решил сам увидеть чеченцев, мало ли чего наговорит старик: «Надо точно самому всё увидеть. Может, удастся «языка» взять».

Оставив сотню за огородами и взяв с собой 14 человек, трое из которых были с пулемётами «льюис», Белаш неспешно выехал на улицу села. Остановились, прислушались. И стало ясно, что им навстречу движется большая масса конницы. Бежать было поздно, сразу начнётся погоня. Поэтому, дождавшись, пока из темноты появились первые ряды колонны, Белаш громко и властно крикнул:

— Стой! Что за часть? Где командир?

По колонне раздалась команда: «Остановиться!»

— Это первый кавказский полк, — последовал громкий ответ.

— Кто дал вам команду к маршу? — продолжал допытываться Белаш, незаметно расстёгивая кобуру маузера и усиленно соображая: что делать?

— Командир Туземной дивизии, — отвечал, видимо, кто-то из офицеров. А сзади слышалось нетерпеливое: «Ну чего встали?»

И Белаш, не целясь, прямо от бедра, выстрелил из маузера. Кто-то взвыл от боли, раздался крик:

— Ты сдурел?! Свои же!

Но тут почти одновременно по колонне в упор ударили три пулемёта. Повалились кони, люди, кто уцелел, поворачивал назад. Колонна рассыпалась горохом по селу, покатилась обратно, даже не отстреливаясь, где-то панически кричали: «Махно! Махно!» Имя батьки делало своё дело, враг бежал, забыв об обороне.

В два часа ночи, прибыв на хутор, Белаш разбудил Махно и рассказал ему о случившимся.

— Молодец, не растерялся, — похвалил Нестор. — А куда они сыпанули?

— Скорей, на Сурско-Литовскую.

— Ну там не проскочат, там их 13-й полк встретит.

— Кавбригаде надо выступать на Каменку, добивать чеченцев, брать трофеи.

— Хорошо. Начнёт светать, выступим. Сейчас в тумане всё равно ничего не видно.

В 6 утра двинулись на Лоцмано-Каменку, завалы из трупов и телег уже были разобраны. Со стороны Екатеринослава слышалась пушечная стрельба. Результаты ночного пулемётного обстрела колонны оказались ошеломляющими. Уцелевшие чеченцы разбежались, побросав имущество, пушки и телеги. При появлении махновцев многие кинулись к протоке, хватая лодки, другие прятались в камышах.

— Брать в плен, — приказал Махно. — Разоружать. Серёгин, принимай трофеи, подсчитывай. Доложишь.

Махновцы, рассыпавшись по берегу, командовали камышам:

— Кто здесь есть? Выходи!

Никто не появлялся, но когда по камышам начали стрелять, оттуда закричали:

— Не стреляй! Выходим. Сдаёмся.

Переплыть протоку удалось немногим.

Чеченцев выгоняли из камышей, из сараев, ловили на огородах и чердаках. Строили на площади. Махно подозвал Голика и Чубенко.

— Оставайтесь с Серёгиным, его командой и конным эскадроном. Всех офицеров после допроса расстрелять. Рядовых под зад и — на Кавказ, чтоб сюда более и носа не совали. Если выяснится, кто сюда явился повторно, расстрелять без разговоров.

К батьке был призван и Шаровский.

— Василий, выкатывай свои пушки и жарь по центру города и вокзалу. Как возьмём мост, кончай. Двигай за нами.

Под непрекращающийся грохот пушек город атаковал 2-й Екатеринославский полк, который, захватив мост, расстреливал из пулемётов противника, рвущегося к переправе. Кавбригаду повёл в бой Щусь и одним из первых ворвался в город.

Ночной разгром чеченской дивизии, видимо, настолько ослабил оборону, что бой был скоротечен и уже к 7 часам утра махновцы заняли Екатеринослав. Остатки 4-й стрелковой белогвардейской дивизии бежали на Нижнеднепровск.

Утром 11 ноября 1919 года Повстанческая армия Махно второй раз торжественно вступала в Екатеринослав. Впереди ехала личная разведка батьки в 50 сабель, затем сам Махно со штабармом и далее кавбригада. Бесконечной вереницей потянулись тачанки и подводы с сидящими на них пехотинцами, среди которых было много женщин: не только сестёр милосердия, но и бойцов — пулемётчиц. На одной из тачанок ехала жена батьки со своей подругой Феней, меж ними стволом вверх торчал «Максим». Рядом с этой тачанкой скакал верхом богатырь Лев Зиньковский и, клонясь в сторону Фени, говорил ей что-то весёлое, и Гоенко смеялась, милостиво кивая кавалеру.