Памела Шоневальд - Когда мы были чужие

— Прощайте, Ирма, — серьезно произнес он. — Храни вас бог в Америке.

Соседи потянулись вслед за ним. Кто-то сунул мне образок в руку, женщины шептались про знакомых, что уехали за океан и сгинули. Мне сочувственно пожимали руки и просили: «Встретишь там Доменико ди Пьетро, скажи, что мы беспокоимся. Молимся о нем каждый день». Просили передать привет старику со шрамом на подбородке и Антонио — у него бельмо на глазу, ни с кем не спутаешь.

— У Франческо точно такие же волосы, как у меня, — уверяла темноволосая кудрявая женщина, сняв платок, чтобы я как следует их разглядела. — Он в Бостоне. Пусть напишет мне.

Я обещала, что постараюсь все исполнить. Господи, да мне бы хоть Карло там отыскать.

Наконец все ушли. Лучия набила сеном большой холщовый мешок и положила на деревянный стол.

— Будешь спать тут, Ирма.

Все улеглись, и она загасила огонь.

Я прошептала молитву и устроилась поудобней, смутно различая очертания шестерых спящих людей, трех кошек и щенка пастушей собаки. Аттилио храпел. В темноте я услышала голос Дзии, совсем рядом: «По крайней мере, сегодня у тебя есть теплая постель. Ты умница, девочка. Может, ты и выйдешь замуж за Федерико. Все лучше, чем за Габриэля или старого Томмазо. Доброй ночи, Ирма» .

На мгновение я ощутила ее запах, потом он растаял. Тьма наполнилась вздохами и шорохами. В углу кошка убила крысу так ловко, что ее последний хрип был похож на короткий треск сухой ветки. Я достала вышитый рисунок Опи и провела по нему пальцами. Вот дом сапожника, вот стена и пригорок, с которого я последний раз видела Карло, отсюда дорога делает отворот наверх, к нашему дому. Я уткнулась лицом в расшитый лоскут, и сон сморил меня.

Лучия подняла нас до рассвета. Она поставила на стол хлеб, лук и разбавленное вино, а нам с Аттилио завернула в дорогу сыр и сушеные фиги, отказавшись от моих денег.

— Прибереги для Америки, — сказала она и поцеловала меня.

Я махала ей рукой из повозки, пока дом не скрылся за длинным пологим откосом.

— У вас есть сестра, Ирма? — спросил Аттилио.

— Нет.

— Жалко.

— Лучия умеет читать?

— Нет, но если вы напишите, учитель прочтет ей письмо.

Мне, конечно, придется заплатить писцу. За те несколько уроков, что преподал нам отец Ансельмо, мы научились разбирать две-три молитвы и могли с трудом вывести свое имя. Надо будет отыскать где-нибудь на площади в Америке писца.

«О чем нам писать? — фыркнул Карло, когда я посетовала, что мы почти безграмотные. — В Опи один год похож на другой, и так вся жизнь. Никакой разницы. И между нами никакой разницы.

Я возразила, что это вовсе не так.

— Бывают голодные годы, а бывают хорошие. И ты не такой, как Габриэль или как мэр. А я не такая, как жена мэра или… Филомена.

Уж точно не как Филомена.

Карло вздохнул.

— Ты слишком умничаешь, Ирма».

— Лучия будет очень польщена, получив от вас письмо, — мягко заметил Аттилио. — Она бережно его сохранит, поверьте. Смотрите, какой отличный денек занимается.

Я посмотрела, куда он указывал. На востоке сиреневую полосу неба прошила красная нить восходящего солнца. Когда совсем рассвело, я починила рубашку Аттилио и наметила первую розу на муслине.

— На что похожа Америка? — спросила я, пока мы ехали между невысоких холмов, поросших оливами. — Какая она?

— Говорят, там есть все: города, поселки, деревни, реки и огромные озера, равнины, пустыни, болота, горы и леса, громадные леса, больше, чем весь Абруццо.

— Там, где нету итальянцев, люди говорят по-английски?

— Думаю, да.

Вышивая первую веточку, я вспоминала, как мы таращились на африканского фокусника, который не знал нашего языка. Нет, лучше думать про розы, про то, как изогнуть каждый стебель.

Аттилио что-то мурлыкал себе под нос, а иногда пел во весь голос, обращаясь к Россо со словами:

— Ты не помнишь, как там дальше, дружище?

Затем сказал:

— Ирма, вы и вправду можете встретить настоящего Федерико на корабле. Или в Кливленде.

— Жена нашего мэра сказала, что в Америке женщине не обязательно выходить замуж. Можно просто найти работу.

— Это так. Но все же ни к чему жить одной.

А синяки у жены мэра? Или Ассунта, которая так горестно рыдала на похоронах мужа? А беда, постигшая самого Аттилио, чья жена впала в детство, переболев лихорадкой? Стоит ли рисковать, раз все может так ужасно обернуться?

— Незачем мне выходить замуж, — настаивала я.

Он открыл рот, хотел возразить, но ничего не сказал.

В молчании мы проехали два захудалых городишки, и Аттилио заметил:

— В следующем останавливаться тоже не станем. Там была малярия, посуду никто у нас покупать не будет.

Я видела малярию — сыновья глухого Эдуардо вернулись все желтые и трясущиеся из Калабрии, где работали летом на строительстве дороги. Вскоре они умерли, дрожа, как овечьи хвостики, хоть до отъезда из Опи были те еще крепкие барашки.

— Не беспокойтесь, сейчас, ранней весной, мы ее не подхватим, — уверил меня Аттилио. — Но вы увидите, как она здесь похозяйничала.

Да, я это увидела. Смерть оставила свои следы повсюду — на заброшенных полях и в пустом аббатстве с распахнутыми воротами.

— Смотрите, колокола нет. Уверен, в церкви не осталось ничего ценного, ни распятия, ни серебряной утвари. Вот ведь, Божий храм обобрали, — Аттилио покачал головой.

За аббатством вдоль пыльной дороги растянулась деревня. Возле домов молчаливые жители плели корзины. Дети таились в тени, как кошки, безучастно провожая нас глазами. Порой доносился кашель — хриплый, раздирающий душу. Мужчина закричал, чтобы его укрыли одеялом, и корзинщики со вздохом перекрестились.

— Разве ему нельзя помочь? — в ужасе спросила я.

Аттилио потряс головой и прикрикнул, подгоняя Россо.

— Он скоро умрет. Все, что им остается, это плести корзины, чтоб заработать хоть немного монет. Они слишком слабы для работы в поле.

Из темного дверного проема вышел осунувшийся священник, за ним ковыляла изможденная работница. Он направился к нам и с усилием, точно движение причиняло ему боль, поднял руку для благословения. Аттилио придержал коня.

— Святой отец, возьмите, — я протянула три лиры, но он, казалось, этого не заметил. Кривыми, свилеватыми, как пастуший посох, пальцами, ухватился за борта повозки и глухо спросил у Аттилио:

— Вы едете на юг?

— Да, в Неаполь.

— Дальше по дороге дом, там девочка, она пока здорова. Ее зовут Розанна.

Голова у священника качалась, как гирька на ветру. Я посмотрела на Аттилио. Надо ведь радоваться, что в этом логове болезни есть хоть один здоровый человек?

— Все ее родные умерли. А они, — падре шевельнул рукой в сторону остальных, — с трудом заботятся о самих себе. Ребенок не может оставаться один.