Эрнст Мезаботт - Иезуит. Сикст V [Исторические романы]

«Бедное дитя!» — прошептала Юлия, утирая слезы.

— Я отчаялся, и молил Бога послать мне смерть как избавление от невыносимых страданий. В это время я увидал двух людей с фонарем, рассматривавших трупы. Я знал, что за армией всегда идут мародеры, имеющие обыкновение после битвы грабить убитых и добивать раненых. Я решил дать им знать о себе, пусть они меня прикончат, и отчаянно закричал. Они услышали мой крик и тотчас же подошли ко мне. Один из них осветил меня фонарем и сказал: «Он жив», потом вынул из кармана какую-то вещь, которая показалась мне кинжалом, и наклонился надо мной… Я со страхом закрыл глаза и ждал смерти. Представьте же мое удивление, когда я увидал почтенного старика с седой бородой, симпатичной наружности, глядевшего с чувством глубокого участия. Он поднес к моим губам флакон с какой-то жидкостью; я жадно выпил несколько глотков и будто весь ожил, по всем моим членам разлилась приятная истома, и боль в ранах прекратилась. Но едва я проговорил: «Благодарю», как лишился чувств. Не знаю, сколько времени я находился в таком положении, но когда пробудился, то с удивлением увидал, что нахожусь в большей комнате и лежу на белой постели, завешенной толстым пологом. В головах моей кровати произошел следующий разговор:

— Маэстро Амбуаз, если раненый придет в себя, что с ним делать?

— Оставить его в покое, пусть окончательно поправиться, — послышался другой голос. — Когда человек молод, то не нужны никакие лекарства, природа сама сделает свое дело. К тому же его раны не смертельны.

— Послушайте, маэстро, — продолжал голос, казавшийся молодым, — мне брат пастора рассказывал, будто этот католик перебил множество наших, и вот он теперь здесь слабый, почти умирающий; мне кажется, мы бы могли отмстить за наших павших братьев.

— Признаюсь, матушка, я с замиранием сердца ожидал, что ответит старик.

— Несчастный! — послышался строгий голос. — Ты смеешь говорить о битве, о мести, когда перед тобой больной, раненый человек? Стыдись! Знаешь ли ты, что если бы лежащий здесь раненый убил самого дорогого мне человека, то все равно обязанность медика оказать ему помощь, вылечить его, руководила бы всеми моими поступками. Если ты не понимаешь обязанности врача, тебе лучше быть солдатом и стать в ряды тех, которые с таким азартом уничтожают себе подобных.

— Простите, маэстро! Эта мысль невольно пришла мне в голову, — отвечал молодой голос, — конечно, я не должен забывать моих обязанностей врача, потому что я ученик великого Амбуаза Паре.

— Этот подслушанный разговор невольно вполне меня успокоил. Мне приятно было знать, что я нахожусь на излечении у знаменитого хирурга Паре. Хотя он и был протестантом, но никогда в жизни не изменил своим обязанностям ученого и всесторонне развитого гуманиста-мыслителя. Это сознание благодетельно подействовало на меня, и я заснул покойно.

Что еще сказать вам, любимая матушка? Ежедневные свидания со знаменитым хирургом, беседы с ним, его удивительный ум и доброта произвели на меня глубокое впечатление. Я сравнивал поведение католиков с поведением гугенотов. Первые за деньги продавали свою родину, обагрив ее кровью своих братьев; вторые бескорыстно отстаивали свою идею свободы совести. Признаюсь вам, во мне никогда не была сильна вера католика. Безжалостные убийства и беспрерывные войны, которые возбудили в Европе католики, не вязались с моим пониманием евангельского учения, полного милосердия и любви даже к своим врагам. Кроткие и разумные слова великого ученого довершили остальное. Я сделался протестантом, и по выздоровлении, когда явился к герцогу Александру, был уже тем, кого здесь называют гугенотом.

— Но, несчастное мое дитя, — вскричала герцогиня, — здесь, в Риме, при Сиксте V, ты рискуешь жизнью.

— Постараюсь скрывать свою веру, насколько это будет возможно, но убивать моих братьев из-за религиозных убеждений, как это делал до сих пор, я уже не в состоянии.

Юлия Фарнезе промолчала, она о чем-то думала.

— Объясни мне, что думают гугеноты о главе католической церкви папе?

— Что они думают о папе? — воскликнул Зильбер. — Они считают его антихристом, представителем адской Вавилонянки на земле. Папы, при помощи таких же обманщиков, как они сами, и обманутых, торгуют телом и кровью Христа, они возбуждают ненависть между христианами, тогда как их обязанность была бы сеять повсюду мир и милосердие. Матушка! — прибавил молодой гугенот. — Я не жестокий человек, но если бы я мог уничтожить папу, выразить всю глубокую ненависть, которую питаем к нему мы, протестанты, верь мне, я бы не задумался, и никакие пытки не в силах были бы меня остановить!

— Пожалуйста, не забывай, мой милый, — заметила, улыбаясь, Юлия, — что и в нашем роду были папы, и только папскому престолу ты обязан тем, что родные твои богаты.

Молодой человек на минуту задумался, потом сказал:

— Мы не отвечаем за поступки наших предков. Вообще происхождение всех богатств есть вопиющая несправедливость, тем не менее она освящена веками, и мы вынуждены с этим считаться.

Герцогиня с удивлением посмотрела на сына, софизму которого могли позавидовать сами благочестивые отцы иезуиты.

— Что было прежде, это дело не наше, — продолжал молодой человек, — и хорошее, и дурное пусть судит Бог. На нашей обязанности лежит бороться с существующим злом. Папа — бич свободы всей Европы, убийца науки и просвещения. Я с величайшим наслаждением готов всадить кинжал в горло Сикста!

Хотя последние слова были произнесены вполголоса, тем не менее герцогиня вскочила на ноги и со страхом стала осматриваться кругом. В папском Риме, также как в Риме императорском, стены имели уши. Но беспокойство Юлии Фарнезе было напрасно: громадный дворец давно уже был погружен в глубокий сон.

— Возвращайся к кардиналу, сын мой, тебе пора, — сказала, вставая, герцогиня, — и не будем говорить об этих ужасных вещах пока…

— Пока? — спросил молодой гугенот.

Но Юлия Фарнезе вместо ответа положила свою ладонь на губы сына и улыбнулась. Кавалер Зильбер поцеловал руку матери и вышел.

Еврейский квартал в Риме обыкновенно закрывался, когда в церкви «Пианто» звонили к Ave Maria. Закон против евреев, значительно ослабленный в царствование Григория, при Сиксте V снова стал строго исполняться. Впрочем, несмотря на строгость закона, положение евреев в Риме было недурно. Если еврей заплатил подати, выполнил предписание полиции, он мог быть совершенно спокоен, пользовался одинаковой защитой от властей, как и остальные граждане, ни один аристократ не смел его тронуть. Между тем права евреев были чрезвычайно ограничены. Они не могли занимать никаких гражданских должностей. Так, например, еврей медик имел право лечить только еврея, но не христианина. Они платили громадные подати государству в пользу города и, кроме всего этого, еще и папскому престолу. Однако, несмотря на ограничение прав и громадные подати, евреи в средние века чрезвычайно быстро богатели, и богатели именно там, где права их были особенно ограничены, к примеру, в Риме, Польше и Румынии. В Англии и Франции они пользовались почти одинаковыми правами со всеми гражданами, тем не менее их богатства далеко не были так велики, как в государствах, где их преследовали. Причину этого явления надо искать в самом преследовании, которое побуждало евреев теснее сплотиться, оказывать помощь друг другу и более активно проявлять свои таланты и способности.