Эрнст Мезаботт - Иезуит. Сикст V [Исторические романы]

Оставшись один, король почувствовал, что силы покинули его. Приговор сыну хотя и был жесток, но справедлив, и если не волновал совесть короля, то глубоко раздирая его сердце.

— Мой сын! — шептал он. — Убить его по моему распоряжению!

И невольная дрожь пробежала по жилам короля. Вспомнилось ему, как сын его появился на свет, и сколько надежд возлагал он на этого младенца, наследника династии, и потом, когда наследник, юношей уже, участвовал в войне и, побеждая врагов, наполнял гордой радостью сердце отца… И что же вышло в конце концов? Сын его изменник и отцеубийца! И скоро по одному только знаку отца эта молодая жизнь перестанет существовать, и шпага великого прево заставит покатиться голову, предназначенную со дня рождения носить корону Франции.

Тысячи мыслей бродили в голове этого всемогущего властителя. Зарождалась мысль о прощении сына, но совокупность поступков отодвигала прощение на задний план. Король все мог бы простить, но не подобное ужасное оскорбление, о котором, впрочем, Генрих ничего не знал, так как, составляя замысел, он сделал условие, чтобы отец его имел богатое и спокойное убежище. Король встал, бледный и решительный.

— Генрих умрет, — сказал он глухо, — я решил это, и сам Бог не заставит меня изменить решение.

— Бог всемогущ, сын мой, — произнес позади его какой-то голос.

Франциск обернулся. Перед ним стоял старичок, невысокий, бедно одетый и хромой; его можно было принять за самого простого, если бы не глаза, горевшие каким-то жгучим огнем. Король почувствовал какой-то суеверный страх. Но он тотчас же оправился и, приняв строгий вид, спросил:

— Кто вы такой?

— Я Игнатий Лойола, — отвечал скромно старик, просто произнося это знаменитое имя, которое во всей Европе возбуждало страх и почтение в народе и королях.

Монарх содрогнулся: странность неожиданного посещения отвлекла его немного от грустных мыслей.

— Так это вы, — произнес король, проницательно смотря на Лойолу, — тот, которого считают теперь уже святым, когда он еще жив.

— Один Господь Бог свят, — возразил Игнатий, — мы бедные грешные, только веруя и раскаиваясь, надеемся спастись.

— Как вы оказались здесь, несмотря на мой приказ, запрещающий вход сюда кому-либо?

— Бог направлял мои шаги, дабы я мог исполнить поручение, данное мне Им.

Святой человек не сказал настоящей причины, что, кроме путеводителя Бога, он имел пособниками нескольких хранителей — тайных членов общества, которые хотя понимали ответственность, которую они принимали на себя, но все-таки не осмелились преградить дорогу генералу ордена.

— Поручение! — воскликнул король с подозрением. — Бог послал вас с миссией ко мне, святой отец?

— Да, — отвечал серьезно основатель ордена иезуитов.

— Хорошо, я вас выслушаю… Человек, подобный вам, имеет право рассчитывать на мое внимание. Но попрошу вас немного обождать здесь; я должен сперва выполнить одно важное дело.

— Государь, — воскликнул Игнатий, — именно ради этого важного дела Бог и послал меня к вам!

Король резко от него отвернулся.

— Преподобный отец, это дух Божий вдохновил вас или вы пришли по просьбе кого-либо другого?..

— Государь, позвольте вам доказать…

— Часто, — перебил его монарх с иронией, — часто даже люди, носящие святое звание, путают свои желания с желанием Бога.

— Хорошо, король, представляю вам доказательства, — гордо произнес Лойола. — Бог мне сказал: иди в Лувр! Там теперь король Франции совместно с кардиналом и прево, а также и герцогом Энженом, осуждает сына своего на смерть…

— Вы ошибаетесь, святой отец, — пытался оправдаться король, все же сильно побледнев при этом.

— Они там, — продолжал Лойола, указывая на дверь, в которую вышли названные четыре личности. — Они в той комнате ожидают вашего приказания, монарх, и если этому приказу не воспрепятствует сверхъестественная сила, то будет запятнана кровью благородная корона Франции.

Игнатий простер вперед руку и продолжал:

— Но Бог обо всем подумал и послал меня сказать вам, как некогда он Сам сказал Аврааму: «Король, не проливай крови сына твоего!»

Франциск, бледный, отступил немного и сказал:

— Монах, святой ты человек или нет, но ты обладаешь непонятной покоряющей силой. Я готов выслушать тебя!

Лойола начал:

— Ваше величество, очевидно, забыли, что король выше человека. Франциск Франции, занятый мщением за свои частные обиды, забывает интересы своей короны.

— Ты ошибаешься, Лойола, — сказал гордо король, — Франциск как человек простил бы: никакая обида не может заставить отца приговорить к смерти сына. Но как монарх великого народа, я должен в первую очередь блюсти интересы царства, а потом уже свои, а потому тот, кто поднимает руку на своего короля, должен умереть.

Игнатий сделал порывистое движение.

— Ты, может быть, не одобряешь моего мнения, монах? — продолжал Франциск. — Однако, как мне рассказывали твои последователи, вы считаете, что конечная цель оправдывает средства, которые были употреблены для достижения цели, даже если бы эти средства были кровавые и подлые.

— И тебе верно сказали; но ты упускаешь из виду свою цель и ошибочно судишь о своей обязанности. Уважение, смешанное с ужасом, которое в прежнее время окружало корону, теперь исчезло, и народ стал рассуждать и видеть в короле Франции прежде всего человека.

— И я тоже хочу, чтобы меня считали им, — прервал Франциск.

— И ты не прав. Одно время народы не были уверены, кто именно должен быть их повелителем, но что необходимо иметь повелителя, это они вполне сознавали. Прежде эти семейные раздоры, заговоры сыновей против отцов, ужасный суд отцов над сыновьями, на все это смотрелось с религиозным страхом, ибо победитель — повелевал. Теперь все изменилось, народ смотрит не только на корону, но и на самого короля.

— Знаю, — ответил задумчиво Франциск.

— Теперь, — продолжал иезуит, — в каком положении находится королевская власть? Монархам остается один только открытый путь, чтобы сохранить себе трон, а именно: чтобы король соединился с церковью; главное же, чтобы ни один скандал не выходил из стен Лувра и не касался плебейского слуха. Преступление сына твоего отвратительно, это верно, но берегись, чтобы оно не сделалось публичным, ибо когда французы узнают, что в доме Валуа есть отцеубийца, они, пожалуй, сочтут дом Валуа лишним в Лувре.

— Так, по-твоему, — сказал удивленно король, — каждая обида, причиненная королю одним из членов его семейства, должна остаться без наказания?

— Кто об этом говорит? Наказание делается негласным — яд должен заменить шпагу. Более всего следует избегать публичного скандала.