Том Холт - Козлопеснь

— Ты полезешь в кувшин или нет? — спросил я.

— Да, — сказал сын Филиппа. — Уже лезу.

— Молодец, — сказал я. — Но лучше нам сперва высыпать оливки. Помоги-ка мне.

Мы наклонили кувшин и вывалили оливки; затем Аристофан забрался внутрь, а я присыпал его оливками.

— Дышать можешь? — спросил я. Он заверил меня, что все в полном порядке.

— Отлично, — сказал я. — Ну что же, пора в путь.

Я накрыл кувшин крышкой и запряг быка. Это был хороший бык, покорный и воспитанный. Мне он понравился. Я взялся за вожжи и мы снова пустились в путь.

Мы выбрались к морю к вечеру, и от одного его вида я снова почувствовал себя ребенком. Море было огромное, прекрасное и дружелюбное, и на другом его краю лежала Аттика, Афины и Паллена, и там был мой дом, мой управляющий и его жена, моя серая лошадь с черным хвостом, и мой городской дом и моя жена. Я почти не вспоминал о Федре с тех пор, как шагнул с корабля на берег Сицилии; вспомнив вдруг о ее существовании, я понял, что совершенно не могу представить, как она выглядит. Я выбросил эти мысли из головы и снова стал Пелопидом. Всего в дне пути от Катаны. Не испортятся ли оливки?

Я остановился на ночевку и совсем уже было собрался выпустить Аристофана, как вдруг на дороге появилась компания мужчин с ослами. Их было около десяти, земледельцев, везущих свои товары в город. Этим городом могла быть только Катана.

— Добрый вечер, друг, — сказал один из них, высокий малый с густой седой шевелюрой. — Едешь на рынок?

Он говорил теплым и дружелюбным тоном, и я улыбнулся в ответ:

— Конечно. Везу кувшин оливок.

Дружелюбие мужчины явно поумерилось, и я понял, что я по-прежнему Пелопид. Мой сиракузский акцент сделался столь хорош, что он мгновенно его распознал. Проблема заключалась в том, что катанцы ненавидели сиракузцев всей душой. Не будь я столь напуган, я бы расхохотался.

Дуракам счастье, но счастье это дурацкое — заметила душа моя, что во мне, и в голосе ее было столько самодовольства, как будто она знала наверняка, что на сей раз все кончится плохо. Ты пробрался через всю Сицилию и ухитрился выбраться из всех передряг, почти не напрягаясь; и вот, научившись наконец идеально изображать сиракузца, повстречал толпу катанцев, которые порвут тебя на части за то, что ты не афинянин. Небось это тебя отучит быть таким счастливчиком.

— И откуда же ты едешь, парень? — спросил седовласый. — Я, кажется, не разобрал с первого раза.

— Я из Паллены, — ответил я своим обычным голосом, да только прозвучал он фальшиво. — Из Паллены в Аттике. Я афинянин.

Седой нахмурился и сказал:

— Не надо со мной шутить, незнакомец. Сам скажешь правду или мне придется ее из тебя выколотить?

Я пытался придумать хоть какой-то способ выпутаться из этой истории, но ничего не придумал.

— Ох, да ради всего святого, — сказал я. — Я афинянин, неужели не видишь? Я из отряда Демосфена. Я участвовал в битве в огражденном саду, но сбежал. Я украл эту повозку около Леонтин, потому что за мной гнались всадники и мне надо было их обдурить. Сейчас я притворялся сиракузцем, потому что не знал, в какой я стране.

Люди мрачно забормотали — я их не убедил. Я не знал, что делать.

— Я тебе не верю, — сказал седой. — Думаю, ты сиракузский шпион, и я собираюсь с тобой разобраться. Держите его, ребята.

— Погодите, да погодите же! — завопил я. — Вы совершаете огромную ошибку! Да послушайте, в этом кувшине у меня сидит еще один афинян. Он мой друг, мы сбежали вместе.

Седой уставился меня.

— В кувшине? — переспросил он.

— Да!, — крикнул я. — Вот в этом чертовом кувшине! Посмотрите сами, если не верите.

Они опрокинули кувшин и вывалили его содержимое на землю. За небольшим каскадом оливок последовал чрезвычайно ошарашенный сын Филиппа. Он попытался вытащить меч, но его быстро разоружили и связали.

— Афиняне, ну конечно, — сказал один из мужчин. — Он чуть меня не зарезал.

— Он не слышал вас, сидя в горшке, — сказал я. — Он думал, вы враги.

Седому это не понравилось.

— Мы что, похожи на сиракузцев? — спросил он яростно.

— Он вас и не видел, — торопливо ответил я, — он же сидел в долбаном кувшине. Да ты хоть на секунду задумайся!

— Нечего со мной так разговаривать, — сказал седой. — Тебе повезло, что мы тебя до сих пор не удавили.

— А, да поступай как хочешь, — сказал я в отчаянии.

— Вот именно так и поступлю, — сказал седой. Его товарищи, казалось, были полностью с ним согласны, и один из них уже разматывал веревку. И тут я кое-что припомнил. Я припомнил толстого торговца сушеной рыбой, который сидел рядом со мной на постановке « Стратега» . Я вспомнил, что его звали Периклид, сын Беллерофонта, и что он был из Катаны. Я чуть не разрыдался от облегчения.

— Секундочку послушай меня, ладно? — сказал я. — В Катане у меня есть друг, который за меня поручится. Периклид, сын Беллерофонта, торговец сушеной рыбой. Ты слышал о нем?

— Конечно, я слышал о нем, — сказал один из мужчин. — Я продаю ему тунца в сезон ловли. Знаешь его?

— Я встречал его в Афинах.

— Если ты его знаешь, — сказал седой, — то знаешь, и где он живет?

Я собирался объяснить ему, что познакомился с ним в Афинах, и поэтому откуда бы мне знать, где он живет, но внезапно вспомнил, что знаю совершенно точно, где. Мне сказал бог в огражденном саду.

— Рядом с храмом Диониса, — ответил я, — у малых ворот.

— Это правда, — сказал знакомый Периклида. — Там он и живет.

— Это ничего не доказывает, — сказал седой. — Все знают, где он живет.

— Я, например, не знаю, — сказал один из его товарищей. Седой, однако, его проигнорировал.

— Отвезите меня к нему, — сказал я. — Он меня узнает.

Седой подумал несколько мгновений.

— А это кто? — спросил он, указывая на Аристофана.

— Это мой друг, — ответил я. — Я уже говорил.

— Он знаком с Периклидом?

— Нет, — ответил я. — Но это можно сказать о большинстве афинян. Слушай, давай уже поедем?

Седой еще поразмыслил и кивнул.

— Молись, чтобы Периклид тебя узнал, — сказал он, — а не то я лично тебя удавлю.

Нас с Аристофаном посадили на повозку, и остаток дня мы тряслись по дороге в Катану. Не так я представлял прибытие в этот город, и происходящее казалось мне каким-то неправильным. Больше всего я боялся, что Периклид уехал из города или вовсе отплыл за море толкать свою проклятую рыбу. С моим дурацким счастьем такой поворот был вполне возможен и следовало ожидать, что нас вскоре удавят и пустят на колбасу.

Едвы мы миновали ворота, вокруг начала собираться толпа, которая, в свою очередь, привлекла внимание магистрата и нескольких воинов. Будучи спрошен, что это у него в повозке, седовласый ответил, что не знает — мол, сами они говорят, что афиняне и что за них может поручиться Периклид; если же он откажется это сделать, то в повозке два сиракузских лазутчика, которых следует повесить. Магистрат решил, что это чрезвычайно разумный план, и зашагал перед повозкой. Некоторые люди, мимо которых мы проезжали, приветствовали нас, а другие швыряли камни — можете называть это хеджированием ставок.