Том Холт - Козлопеснь

Наконец повозка остановилась и нас стащили на землю. Было уже совершенно темно, но вокруг пылало множество факелов, и наша процессия выглядела как нечто среднее между свадьбой и жертвоприношением. Магистрат вышел вперед и обратился к нам обоим.

— Ладно, — сказал он. — Это дом Периклида. Посмотрим, что он скажет.

Он громко постучал в дверь и позвал Периклида по имени. Прошла вечность, пока раб не отпер дверь, и в продолжении ее я размышлял о том, что моя жизнь сейчас зависит от идиота-рыботорговца, который видел мне однажды в Театре. Такое могло произойти только с комедиографом, сказал я себе, и засомневался — не в первый раз — ту ли профессию выбрал.

— Что такое? — спросил раб. Он был поражен, увидев так много народу. — Хозяин ужинает.

— Он должен поручиться за этих людей, — сказал магистрат. — Утверждают, что они афиняне.

— Я его приведу, — сказал раб. Он скрылся в доме и пришлось прождать еще одну вечность под аккомпанемент неразборчивого шепота добрых жителей Катаны. Затем явился Периклид-рыботорговец, и выглядел он в точности, как я его запомнил, разве что стал немного толще, а волосы его заметно поседели. Что, если он меня не узнает?

— Ты Периклид, сын Беллерофонта? — спросил магистрат.

— Разумеется, это я, — ответил Периклид, развеселившись. — Ты прекрасно знаешь, кто я такой, Клеандр — ты ужинал в этом доме не далее как вчера. Чего же ты спрашиваешь?

Публика разразилась добродушным хохотом и магистрат нахмурился.

— Периклид, — сказал он. — Я хочу спросить тебя, узнаешь ли ты этих людей. Они говорят, что знакомы с тобой.

Периклид пожал плечами.

— Что они натворили? — спросил он.

— Сейчас это не имеет значения, —сказал магистрат. — Ты просто посмотри на них и скажи, узнаешь их или нет. Можешь ты это сделать?

— Постараюсь, — сказал он и повернулся к Аристофану. — Мне жаль, — сказал он через мгновение, — но я никогда не видел этого человека.

Толпа ахнула и приглушенно возликовала. Затем он повернулся ко мне. Он посмотрел на меня, поморгал, и еще немного посмотрел.

— Ну? — произнес магистрат, — а этого ты узнаешь или нет?

— Я не уверен, — сказал Периклид. — Проклятье, Клеандр, ты же знаешь, что у меня поганая память на лица.

С меня было довольно.

— Периклид, — сказал я, прежде чем кто-то успел вмешаться, — помнишь ли ты, как побывал в Афинах и сходил на пьесу под названием « Стратег» ?

Периклид опять моргнул.

— Да, — сказал он, — это я хорошо помню. Ну конечно же!.. — не тот ли ты юноша, что сидел тогда рядом со мной? Да, клянусь, это ты! Ты тот самый парень, который написал пьесу!

— И мое имя — Эвполид? — продолжал я.

— Точно! — сказал Периклид с облегчением. — Ты Эвполид, драматург. С лицами у меня и правда никак, но имен я никогда не забываю. Да, это Эвполид, я ручаюсь за него.

— Ты уверен? — спросил магистрат. — Ты же сам сказал...

— Нет, это точно он, — сказал Периклид. — Если не ошибаюсь, у него не хватает части мизинца.

Руки у меня были связаны за спиной и видеть их он не мог. Магистрат приказал развязать меня. Я не решался опустить взгляд, опасаясь, что недостающий сустав внезапно вырос снова, просто из вредности.

— Ладно, — сказал магистрат. — Полагаю, ты тот, за кого себя выдаешь. Но вот это кто такой? — Он указал на Аристофана и толпа, которую только что постигло горькое разочарование, снова обрела надежду. — Его ведь ты не знаешь?

— Мы никогда и не утверждали обратного, — быстро сказал я. — Но я могу поручиться за то, что это Аристофан, сын Филиппа, афинский гражданин.

— Тот самый Аристофан?! — воскликнул Периклид. — Господин, неужели ты тот самый Аристофан, который написал « Арахнян» и « Два кубка» ?

— Да, — ответил Аристофан. В этот момент, для разнообразия, он говорил не самодовольно, а просто с облегчением.

— Тогда я тоже могу за него поручиться, — сказал Периклид.

— Нет, не можешь, — вмешался седой. — Только что сам сказал, что не можешь.

Магистрат яростно взмахнул рукой.

— Да чтоб оно все провалилось, — сказал он. — Послушай, Периклид, ты возьмешь на себя ответственность за этих двоих?

— Сочту это за честь, — сказал Периклид, пожирая Аристофана взглядом, как самого бога. Не меня, как вы понимаете. Только Аристофана.

— Для меня этого довольно, — сказал магистрат. — Все, ребята, гулянка окончена. Быстро идите по домам, уже совсем темно.

Толпа начала рассасываться, а Периклид поспешно повел нас в дом.

— Стратилла, — закричал он, — быстро иди сюда, нам нужны горячая вода и полотенца! У нас гости!

Честное слово, больше ничего не помню о той ночи. Должно быть, я заснул на ногах, потому что уже в следующий момент я поднимался с постели и солнце светило в окно. На мгновение я смешался — затем я вспомнил все, что было случилось, и что теперь я в Катане, в доме друга, в безопасности. На соседней кровати храпел Аристофан, сын Филиппа. Я посмотрел на него и слезы счастья навернулись мне на глаза — до меня вдруг дошло, что больше я за него не отвечаю.

Какие чувства вы испытываете, слушая историю или поэму, герою которой едва-едва удается избежать смерти, находясь при этом, скажем, в Аргосе или на Крите, чтобы в следующей сцене внезапно оказаться в Темпейской долине или в Фокиде — он сидит и вкушает трапезу с царем, в чистой тунике, с подвитыми волосами и подстриженной бородой, планируя следующее приключение? Лично я — лютую ненависть! Я чувствую себя обманутым. Я хочу знать, как он добрался от Аргоса до Фокиды, что вообще-то будет посложнее, чем одурачить трехголового великана или сбежать от быка-людоеда. Особенно потому, что трехголовые великаны вечно оказываются невероятно простодушными, а герой заботами богов буквально перегружен магическим оборудованием — настолько могущественным, что вся спартанская армия перед ним ничто. Нет, если меня что и интересует, так это как ему удалось попасть на корабль, не имея ни гроша за душой, что он ел, пересекая горы и как он пробрался мимо царского привратника без поручительства сразу трех постельничих и пропуска с печатью.

Я — не милетский крохобор, я не собираюсь эксплуатировать силу вашего воображения. Прежде чем мы окажемся в коронованных фиалковым венком Афинах, я дам вам краткий отчет о нашем пребывании в Катане и путешествии домой.

Сперва Периклида распирало от восторга — под его кровлей остановился сам великий Аристофан! — и три дня он обращался с нами, как с царевичами. К нашим услугам было все, что только можно купить на прибыль от торговли сушеной рыбой за двадцать лет, а взамен мы должны были всего лишь беседовать с ним о театре. Никто из нас, однако, не мог отыскать в себе слов, способных удовлетворить скромные, пусть и эксцентричные, нужды нашего хозяина. Мы как будто забыли, каково это — быть литературными светилами Афин. Даже Аристофан оказался очень немногословен в описании своих невероятных талантов и достижений, а я и вовсе бесполезен. В моей памяти не сохранилось ничего, кроме афинской экспедиции к Сиракузам, как будто я родился, высадившись на Сицилии, а вся предшествующая жизнь казалась героическим эпосом древних эпох, когда мир был юн и боги все еще являлись людям. Я был бы рад поверить в существование мифических Афин, столицы сказочной области Аттика, где люди целыми днями возделывают землю, пишут пьесы и беседуют с друзьями о погоде и политике, и где никто никогда не умирает. Но увы, настоящий мир, как мне было известно слишком хорошо, вовсе не таков. В реальном мире охваченные ужасом люди маршируют по незнакомым дорогам и оказываются заперты в садах, спят в канавах, пока вокруг рыщут всадники; рано или поздно наш отпуск закончится, я натяну расползшуюся обувь и грязный плащ и вернусь к работе.