Том Холт - Козлопеснь

— Но как же праздник? — спросил мужчина. — Мы идем на праздник.

Я яростно затряс головой.

— Уходите, — ответил я. — Идите домой, ни к кому не приближайтесь. Это афинская чума!

Человек в замешательстве покачал головой.

— А вы куда идете? — спросил он.

— К морю, — ответил я.

— Зачем?

— А почему нет?

— Прошу прощения?

— Я говорю, почему нет?

— Ох, — он обернулся к домочадцам. Одна из старух тут же принялась его пилить, а дети расплакались.

— Что ж, спасибо вам! — крикнул он. — Вы есть хотите?

— Да, — ответил я. — Очень хотим.

— В этой корзине — хлеб, — сказал он, показывая на свою корзину. — Я оставлю ее тут для вас.

— Спасибо! — крикнул я; к этому моменту я почти охрип. — Прошу вас, уходите, пока целы! Болезнь очень заразна!

Мужчина поставил корзину на землю и бросился бежать, преследуемый по пятам семьей. Когда они исчезли из виду, мы бросились к корзине. В ней обнаружились пять свежих праздничных пшеничных хлебов и два медовика. Помню, отличные это были медовики.

— Интересно, чей это праздник? — спросил Аристофан с полным ртом.

— Понятия не имею, — ответил я. — Наверное, Деметры или Афины. Уж точно не Диониса, в это-то время года.

— Что ж, чей бы он не был, это просто удача, — сказал он. — Я умирал с голоду.

— Да быть того не может, — я слизал с пальцев остатки меда. — Ладно, пошли дальше.

Вскорости мы вышли к крестьянскому дому. Если не считать спящего пса, двор был абсолютно пуст. Все ушли на праздник. Убедившись, что в доме никого нет, мы вышибли дверь и вошли внутрь.

Есть одни история — о старике Алкмеоне, основателе знаменитого афинского клана Алкмеонидов. Она гласит, что основу состояния семьи он заложил, служа у прославленного Креза, царя Лидии и богатейшего человека в истории. В награду за службу Алкмеону позволили спустится в царскую сокровищницу и взять столько золота, сколько сможет унести. Ну так вот, когда Алкмеон вошел в сокровищницу, у него чуть глаза не лопнули: золото было повсюду — золотые кубки и тарелки, золотые доспехи и золотые кольца, золотые треножники, золотые статуи, золотое все. Придя в себя, он сообразил, что наиболее перспективным объектом является золотой песок, которого там были многие кувшины. Он связал рукава своей одежды, чтобы получился своего рода мешок и высыпал туда целую амфору песка. Затем он опорожнил вторую себе на голову — волосы у него были густые, кудрявые и умащенные маслом — затем нашел два больших золотых кувшина и наполнил их опять же золотым песком. Наконец он набил песком рот. Нагруженный таким образом, он доковылял до своего жилища и свалился без сил. Он чуть не захлебнулся золотым песком, но слуги вовремя вызвали у него рвоту и тем спасли жизнь.

Мы, вломившись в тот дом, чувствовали себя примерно так же. Там было полно всякой еды, вина и масла. Там были новые одежды, новая обувь и новые кожаные шляпы. Все, чего душа пожелает.

— Как в рай попали, — сказал Аристофан.

Тут до меня дошло, что это вовсе не рай — скорее, что-то вроде моего дома в Паллене, разве что поменьше размером и победнее. Здесь жили обычные люди, земледельцы, старавшиеся подкопить побольше на черный день. Мы, два богатых афинских всадника, которых всю жизнь окружала недоступная этим людям роскошь, стояли и оглядывались с вожделением, какого не знали никогда.

Первым нашим побуждением было обобрать дом дочиста; через некоторое время, однако, мы слегка успокоились и ограничились чистой одеждой и пятидневным запасом еды. В новых шерстяных туниках, плащах, сандалиях и широкополых шляпах, при посохах и мечах (Аристофан раздобыл для себя один), с полными сумками припасов мы почувствовали себя благородными людьми. Кроме того, мы отыскали бритву и зеркало и подрезали волосы и бороды — вы представить себе не можете, какое удовольствие это мне доставило. Не стоит и говорить, что Аристофан не смог на этом остановиться и залез в семейный кошель. В нем обнаружилось двадцать статеров, и он наотрез отказался вернуть хотя бы один.

— Теперь, — заявил он, — нам нужна лошадь.

— Ты поистине ненасытен, верно?

— Да, — ответил он честно. — Я же афинян, в конце концов.

Тут он был прав. Никий и Демосфен потерпели поражение, но вот они мы, два афинянина, освобождающие Сицилию от ее богатств. Почему-то после ограбления я почувствовал себя лучше. Чуть-чуть лучше, совсем немного.

Уходя, я запер дверь так надежно, как мог, и оглянулся по сторонам. Я увидел две вещи: хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что двери сарая были слегка приоткрыты, а внутри виднелась повозка — маленькая двухколесная бычья повозка, какими пользуются и у нас на родине. На ней стоял один из тех огромных корабельных кувшинов для зерна. В нем запросто может спрятаться взрослый мужчина, подумал я. Хозяева определенно отправились на праздник в тележке, запряженной ослом.

— Аристофан, — сказал я. — У меня идея. Как ты думаешь, быка тут держат в загоне?

— Скорее всего.

— Сможешь его найти?

— Конечно.

Когда он ушел, я выкатил повозку из сарая и проверил свою теорию. Я был прав. Кувшин оказался тесноват, но вполне удобен. Тут вернулся Аристофан, ведя в поводу большого белого быка. Вскоре нам удалось завести его под хомут и я его запряг.

— И что же это за идея? — спросил Аристофан.

— Залезай сюда, — сказал я, показывая на кувшин.

— И не подумаю, — ответил Аристофан.

Я указал на вторую вещь из увиденных мной — плохую — которая была уже гораздо ближе: облако пыли над дорогой примерно в миле от нас.

— Знаешь, что это? — спросил я.

— О боги, — сказал Аристофан, — это те проклятые всадники.

— Я тоже так думаю, — ответил я. — А теперь будь хорошим мальчиком и полезай в кувшин.

Он забрался в кувшин и я закрыл его крышкой. Потом я вернулся в дом, схватил два больших горшка зеленых оливок и метнулся к повозке.

— Аристофан! — окликнул я его.

— Да?

— Береги голову, — я поднял крышку кувшина и опорожнил в него горшки. — Извини, — сказал я. Затем я выбросил горшки, закрыл дверь в дом и забрался в повозку.

Верховые поравнялись со мной вскоре после того, как я выехал на главную дорогу. Это был тот самый патруль, который встретился нам прошлой ночью — я бы их ни с кем не перепутал. Я понимал, в какую рискованную игру играю. Я поставил две жизни и будущее афинской комедии на стрижку и бритье, на широкополую шляпу, на мою способность изображать местный акцент и на восемь медимнов зеленых оливок.

— Эй, ты, — закричал начальник патруля, мой старый друг. — А ну стой!

— Как скажешь, — ответил я. — В чем дело?

— Это твой дом вон там? — спросил начальник, показывая мечом в сторону ограбленного нами хозяйства.

— Нет, — ответил я. — Это моего двоюродного брата, он уехал на праздник в Леонтины. — Я так потел, что почти ослеп. На сей раз я отважился на сиракузский акцент. Я шел ва-банк.