Том Холт - Козлопеснь

Я бы хотел думать, что маленький храм все еще стоит там, в самосской глухомани. Однако едва мы двинулись по горам прочь, у нас за спинами поднялся столб дыма; когда мы оглянулись, то увидели, что это горит храм. Мне в голову приходит только одно предположение: какой-то чрезмерно истовый прихожанин переборщил с алтарным огнем и священное пламя перекинулось на стропила.

В детстве у меня были какие-то нелады с глазами — ничего серьезного; зрение у меня прекрасное и по сей день — и отец, который панически боялся болезней, водил меня к ужасной старухе, живущей в соседней деревне. Все болезни она лечила молитвами богиням самой дурной репутации и свирепыми травяными припарками; я по сей день уверен, что всеми своими успехами она была обязана страху. Каждый раз отец выходил оттуда беднее на четыре драхмы, а я с глазами такими опухшими, что едва мог разглядеть солнце; отец похлопывал меня по плечу и добродушно говорил:

— Ну, не так уж плохо было, а?

А я отвечал:

— Нет, не плохо, — а сам тем временем молился про себя, чтобы ослепнуть окончательно и тем избежать дальнейших визитов.

Но мой первый опыт военной службы оказался не так уж и страшен, и я почти сожалел, когда она закончилась. Я сохранил оружие и доспехи в целости и сохранности, и даже приобрел слегка растрепанный лавровый венок, врученный мне таксиархом за спасение жизни согражданина, который я, несмотря на определенные сомнения, все-таки нес на голове, гордо шагая через рыночную площадь по пути к дому; а также, конечно, с десяток задушевных друзей, с которыми мы обменялись клятвами вечной дружбы, как это обычно случается в армии, и большинство из которых я с того дня ни разу не увидел. Единственным, с кем я поддерживал какую-то связь, был Артемидор, ветеран. Поскольку он жил по соседству, я видел его гораздо чаще, чем мне бы хотелось. Он предположил (правильно), что его богатый юный собрат по оружию вполне способен помочь с плугом или парой амфор зерна, а тот факт, что я успел жениться, оказался для него тяжелым ударом, поскольку у него как раз имелась лишняя дочь. Этот факт оказался тяжелым ударом и для меня, поскольку я не особенно часто думал о Федре на Самосе.

Едва я подошел к дому Филодема, как откуда ни возьмись выскочил малолетний раб-ливиец, которого я сроду не видел, и ухватил меня за плащ.

— Убери руки, — сказал я, ибо люди стали оборачиваться. — Чего тебе надо?

— Хозяйка сказала, что ты идешь домой со мной, — торопливо проговорил он. Я уставился на него.

— Проваливай, — прошипел я. — Я уважаемый женатый человек.

— Ты Эвполид из Паллены? — спросил мальчик. Я сказал да, это я, только тебя-то какое дело? Он снова стал дергать меня за плащ и я начал опасаться, что он сломает заколку.

— Тогда ты идти со мной сейчас же , — громко заявил он. — Моя хозяйка сказала так.

— Слушай, — рявкнул я. — Кто ты такой, ради богов, и чего ты хочешь? Я только вернулся с Самоса и хочу...

— Я твой раб Дорон, — сказал мальчик. — Лучше ты иди.

Я забросил щит за плечо и проследовал за ним через весь город, пока не оказался среди помпезных зданий у старого Рыбного рынка; здесь жил Аристофан и прочие богатые светские юноши. Мы остановились у входа в большой импозантный дом, принадлежавший, насколько я помнил, Экзестиаду, которого казнили за измену прямо перед моей свадьбой.

— Что мы здесь делаем? — спросил я.

— Ты живешь здесь, — ответил мальчик. — Скорее.

Я не понимал, что вообще происходит, поэтому плюнул в плащ на удачу (ибо собирался войти в несчастливый дом) и последовал за ним.

Это было обширное, тускло освещенное помещение с высоким потолком, недавно украшенное кем-то за большие деньги. Тут был и серебряный кратер, окруженный серебряными и золотыми кубками с чеканкой, и персидские гобелены по всем стенам, и бактрийские ковры на полу. Ложа имели бронзовые ноги, а у очага стояла высокая золоченая статуя Агамемнона, убиваемого Клитемнестрой по возвращению из Трои, которая, как я прикинул, обошлась ее владельцу примерно во столько же, сколько приносит мое поместье в Филе за целый год. Перед очагом спали две дорогущие спартанские гончие, а со стропил свисали две клетки с птицами и детенышем обезьяны. Все это выглядело как жилище исключительно богатой вдовы.

Двери во внутреннюю комнату распахнулись и явилась Федра в шафрановом платье.

— Вернулся, значит? — сказала она.

— Что, бога ради, происходит? — спросил я.

— Не вставай на ковер в грязных сандалиях, — сказал Федра. — Он обошелся в двенадцать драхм, и это мне еще повезло.

Я шагнул с ковра на голый пол.

— Чей это дом, Федра? — спросил я. — И какого черта ты здесь делаешь? Ты должна была быть у дяди.

— Это наш дом, ты, неблагодарный олух, — сказала она раздраженно. — Или станет нашим, когда ты доберешься до архонта и заплатишь за него. Твой проклятый дядя не разрешил мне взять ни обола из твоих денег.

— Ты купила его у общественного конфискатора? — ахнул я.

— Не я, — сказала она. — Ты. Мне нельзя покупать недвижимость, забыл?

Не знаю, что бы я натворил, не будь я так ошарашен. Я просто стоял там в своей лавровой короне (полученной за спасение жизни соратника), съехавшей набекрень, и пытался найти хоть какие-то подобающие случаю слова. Пока я их искал, Федра заговорила снова.

— Ну как же — я не могла оставаться у твоего дяди... То есть он же невыносим — распоряжался мной, будто я какая-то служанка. И мне не нравится этой твой милашка-братец Калликрат. Не думаю, что с этого момента мы их увидим. И это хороший дом — дорогой, конечно, но ты вполне можешь себе его позволить, если не затянешь пояс на год-другой. Разумеется, некоторое время у тебя не будет лишних денег; может быть, заложишь какие-то виноградники в Паллене, но это не должно быть проблемой. Я уверена, мой отец возьмет их в залог, если больше никто не захочет.

— Ты купила конфискованную собственность на мое имя? Да ты хоть понимаешь, что обо мне будут говорить люди?

— Да, — сказала Федра и улыбнулась.

Не могу не дивиться, почему до меня так долго все доходит. Федра не хуже меня знала, что покупка конфискованной собственности казненного — не только крайне дурной знак, но и является в глазах достойных людей не многим лучше разграбления могил, и купила дом именно поэтому — чтобы выставить в меня в самом дурном свете. Она также знала, что теперь я никоим образом не смогу от него избавиться, потому что должна была скрепить договор с общественным конфискатором моей личной печатью. Если я разорву этот договор, то не смогу приобрести в Афинах ничего дороже одной-единственный макрели.

— Удачно, что ты вернулся как раз сегодня, — сказала Федра. — Потому что сегодня — последний день платежа, а процента, сколько я знаю, довольные большие.