Том Холт - Козлопеснь

Я понял, что разбит.

— Ладно же, сука, — сказал я. — И во что мне это обошлось?

— В один талант, — сказала она и хихикнула.

Я уселся на кушетку и уронил голову на руки. Тут меня поразила еще одна мысль.

— А что, — спросил я, — что это за хлам? — я махнул в сторону мебели и посуды. — Откуда он взялся?

— Если мы собираемся принимать мою семью и друзей отца, — сказала она елейным тоном, — то не можем позволить себе жить в сарае, так? Но ты не волнуйся. В кредит его не продавали, так что я уже заплатила. Я продала свои десять акров.

— Чего?

— Мое приданое, мои десять акров, — она снова хихикнула; она наслаждалась собой. — Формально они не перешли к тебе, ты уехал, если помнишь. Поэтому отец смог выписать купчую. Конечно, мы не могли выручить за них полную стоимость — кто в наше время покупает виноградники? — но денег как раз хватило, вместе с теми, которые ты не спрятал перед отъездом. Может, тебе лучше сходить к дяде за талантом?

— Кто тебе сказал, что у меня есть талант? — заорал я, но она просто развернулась и ушла во внутреннюю комнату. Я не рискнул последовать за ней, опасаясь увидеть, какими шедеврами ювелирного искусства она ее украсила. Поэтому я отвесил пинка мальчишке-ливийцу, сбросил доспехи и отправился к дяде.

♦

Исключительно смеха ради я попытался отбиться от общественного конфискатора; документ был составлен небезупречно — кажется, в преамбуле забыли упомянуть одного из богов — однако законники, с которыми я советовался, сказали даже не думать об этом; ни один суд не проявит сочувствия к человеку, купившему выморочную собственность, а затем пожелавшему надуть государство, разорвав заверенный печатью договор.

Дядя разрешил насущные денежные проблемы, взяв в аренду некоторую часть моих земель в Филе на десять лет, которые ничего не приносили в данный момент, а обозримое будущее не обещало никаких положительных изменений. Он, однако, выплатил мне премию из расчета довоенных лет, что было равносильно подарку; в сущности, в дальнейшем он упоминал об этих деньгах, как о даре на свадьбу. Он мог позволить себе подобную щедрость, ибо удержанная им дедушкина доля в серебряных рудниках приносила, спасибо войне, изрядный доход. Кроме того, он ссудил меня суммой, достаточной для покупки доли в весельной мастерской, принадлежавшей каким-то его друзьям, и это вложение стало лучшим, которое я когда-либо делал.

Теперь, когда мой новый дом был оплачен, я попытался в нем обосноваться — но как же я ненавидел это место. Для начала меня не покидало чувство, что злая судьба предыдущего владельца пропитала его целиком, и хотя я принес несколько жертв его духу и обрызгал дом сверху-донизу куриной кровью (что совсем не понравилось Федре), мысль о том, чтобы остаться здесь одному, не приносила вдохновения.

Кроме того, многие из тех, кто знал Экзестиада, наотрез отказались даже приближаться к дому, поскольку он был популярным человеком и по любому счету хорошим и честным политиком. Как будто чтобы компенсировать эту потерю, Федра беспрерывно принимала родственников и друзей братьев, которых я совершенно не выносил. С другой стороны, я бы смело предпочел трапезу в обществе фессалийцев вечеру наедине с Федрой.

Вам будет легче вообразить мою жизнь в этом доме, если я скажу, что так и не сумел толком наорать на Федру за его приобретение — она всегда успевала первой. Стоило мне переступить порог и она тут же обрушивала на меня длинный список новых жалоб, так что я постоянно находился в положении обороняющегося. Я всегда терпеть не мог споры и свары — у меня сразу начиналась мигрень, правильных слов было не подобрать — так что вскоре я навострился совершать тактические отступления (как афинские полководцы при Марафоне), обычно в кладовую или даже на конюшню, где было тепло и тихо, если не считать дыхания лошадей. Я очень мало спал; полагаю, Федра высыпалась днем, чтобы иметь возможность сидеть и жаловаться всю ночь — и я, конечно, и надеяться не мог, что в своем собственном доме мне удастся наконец заняться сочинением комедий. Единственная стратегия, какая мне оставалась — показываться дома как можно реже, и это было именно то, чего желала Федра.

Итак, большую часть времени я проводил на агоре, дома у дяди, в гостях у друзей, и все эти занятия озаряла тихая радость от нахождения вне дома. В ту пору я обзавелся множеством полезных друзей и познакомился с большей частью важных персон. Странно, но те, о которых много сплетничают, обычно ищут общества других печально известных людей, и поскольку история моих сделок с недвижимостью надолго стала притчей во языцех для афинян, я никогда не жаловался на отсутствие компании. Сделавшись объектом насмешек, ты вскоре понимаешь, что это положение не лишено преимуществ — при наличии достаточно толстой кожи. Люди перестают тебя опасаться, а это ведет к исчезновению барьеров.

Размеется, когда это было возможно, я удалялся из города — и предпочитал Паллену, куда Федра не ездила. На земле всегда было чем заняться и работа позволяла держать себя в форме. Поскольку угроза спартанских набегов делала бессмысленными попытки посадить виноград и оливы, мы сосредоточились на выращивании того, что можно было собрать в доступное время. Многое из того, что мы высаживали, редко выращивают в Аттике (лен и коноплю, например, а также некоторые виды бобовых), и всякий успех меня радовал, а неудачи не угнетали. В частности, я обнаружил, что бобы и люпин — это чрезвычайно недооцененные культуры. Из-за того, что в Аттике так сухо, а навоз любого происхождения идет на вес золота, большинство аттических земледельцев рассматривают бобы как зеленое удобрение — то есть высеивают их на паровой земле и пускают под плуг, не дав созреть. Я, однако, обнаружил, что их можно собирать с пара, не нанося заметного ущерба почве — ее, казалось, обогащало само их присутствие. Кроме того, там, где злаки были сожжены спартанцами, земля была легче и плодороднее, и я вспомнил, что в какой-то из старых поэм — у Гесиода, наверное, или кого-то вроде него — говорилось, что наши предки специально сжигали солому и полову, чтобы обогатить почву. Что же до воды, то я ухитрился организовать соседей и повернуть некоторые из горных ручьев, которые не пересыхали даже летом, на наши террасы. Окружающие считали нас психами, пока мы не начали вывозить урожай; после этого на нас посыпались иски за незаконный отвод воды. Я настоял также, чтобы все мои владения вспахивались по крайней мере пять раз в год, чтобы мороз и роса не пропадали даром. Это была дорогая и затратная работа — и дня, кажется, не проходило, чтобы я не ходил в кузницу, чтобы заказать новый лемех — но приносила фантастические результаты, и я просто дождаться не мог наступления мира, когда можно будет вернуться к ячменю.