Том Холт - Козлопеснь

Затем кто-то потребовал повторить на бис, и на сей раз свою роль исполнил не только Клеон, но и Гипербол (который оказался превосходным актером), и Клеоним, а архонт вызвался представлять главу хора, и так мы практически полностью разыграли всю пьесу. Два из моих любовно приготовленных свитков погибли, залитые вином, но к этому моменту мне уже было все равно; полагаю, незачем рассказывать, что мы сделали с элегантными бронзовыми футлярами.

Итак, примерно за четыре часа до рассвета я пожелал архонту и его гостям доброй ночи и откланялся. Я был пьян гораздо сильнее, чем когда-либо за всю предыдущую жизнь, и понятия не имел, куда я иду. Факел, который мне вручили перед уходом, я потерял сразу, некоторое время блуждал в темноте и, наконец, свалился на землю. Я не знал, где я, и совершенно не переживал об этом. Моего «Стратега» поставят на сцене — хор мой, можно сказать, уже был наряжен и вымуштрован, я буквально слышал рокот деревянных колесиков по сцене, с которым костюмы-триремы бороздят оркестр в театре Диониса. Я выполз из лужи, в которую упал, и продолжил свой путь наудачу.

Что произошло далее, так и осталось неясным; кто-то заступил мне дорогу и огрел меня по голове палкой или дубинкой, тем временем кто-то другой сдернул с меня плащ и сорвал с пояса кошель. Я рухнул набок и лежал тихо, стараясь не дышать.

— Ты наконец допрыгался, Орест, — сказал человек за моей спиной, и кровь застыла у меня в жилах. Человек, стоящий надо мной, считался самым страшным грабителем в Афинах, сколько я себя помнил. — Ты же его убил.

— Для этого я бил недостаточно сильно, — расхохотался Орест. — Давай, двигаем отсюда.

Я дождался, пока их шаги не стихнут вдали, и попытался пошевелиться, но не смог.

— Вот до чего довела тебя твоя самоуверенность, Эвполид, несчастный ты дурак, — заныла душа моя, что во мне. — Тебя парализовало. Придется тащить тебя в театр в кресле.

Я чувствовал, как слезы струятся у меня по щекам, но не мог пошевелить рукой, чтобы утереться.

Не знаю, сколько я пролежал там, жалобно хныкая; но какие-то старики, торопящиеся занять очередь на запись в присяжные, набрели на меня и увидели, что голова моя покрыта кровью. Они спросили меня, что произошло, и я прохрипел в ответ единственное слово: Орест.

— Не говори чепухи, сынок, — сказал один из них. — Ореста повесили пять лет назад.

От этих слов отчаяние мое почему-то стало еще пронзительнее; быть искалеченным на всю жизнь великим Орестом — хоть какой-то повод для хвастовства, которым я мог утешаться в предстоящие мне долгие годы полной неподвижности.

— Я не могу двинуться, — прошептал я. — Вы понимаете, я не могу...

— Ничего удивительного, — сказал старик. — Ты лежишь на плаще. Твои руки в нем запутались.

— Он вообще не ранен, — сказал другой. — Чуешь, как от него несет?

Они захихикали и удалились. Как только они ушли, я предпринял еще одну попытку пошевелиться и вскоре стоял более-менее прямо, потирая голову. Уже почти рассвело и я узнал район, в котором находился. Дом Федры — мой дом — располагался как раз за углом. Я подобрал посох, который сломал при падении, и потихоньку побрел к передней двери.

Внутри горел свет, изнутри доносилось пение, но у меня не осталось никаких сил на ярость. Я только ударил в дверь посохом и тяжело прислонился к косяку.

— Если это Мнесарх вернулся, — услышал я голос Федры, — скажите ему, чтобы убирался, пока не протрезвеет. Этот гобелен стоил двадцать драхм.

Дверь чуть приотворилась и я налег на нее всем весом.

— Ты заплатила двадцать драхм за гобелен, тупая ты корова?! —завопил я и упал внутрь.

Раздался визг и Федра торопливо завернулась в скатерть. Мужчины были не столь проворны.

— Что это ты о себе возомнил — являться домой в таком состоянии? — заявила Федра, но как-то без огонька. Тем не менее я не мог не оценить попытку.

Моя душа, что во мне, напомнила, что мой меч висит у дверей, так что я схватил его и свирепо замахнулся.

— А ну встали! — рявкнул я. — Все вы!

В комнате с Федрой было трое мужчин, все голые и самым очевидным образом пьяные. Двух из них я никогда не встречал, а вот третьего знал довольно давно.

— Вы двое убирайтесь, — сказал я незнакомцам, — быстро, пока я не передумал. Но ты, — и я указал мечом на Аристофана, сына Филиппа из демы Холлиды, — сиди и не двигайся.

Незнакомцы ринулись прочь, даже не успев прихватить плащи. Аристофан попытался спрятаться за Федру, но она отступила в сторону.

— Благодарение Богам, ты пришел, Эвполид, — всхлипнула она. — Они как раз собирались...

— Уж это-то я заметил, — сказал я, а моя душа, что во мне, пела. — Иди во внутреннюю комнату и сиди там. И не вздумай высовываться, — добавил я сурово, — что бы ты не услышала.

Разумеется, я не собирался убивать Аристофана; для начала, он был крупнее и сильнее меня, и попытайся я его атаковать, то скорее всего не писал бы сейчас эти строки. Но я слишком наслаждался собой, чтобы не разыграть эту сцену до конца, и может быть, играл чересчур убедительно. В общем, не успел я договорить, Федра схватила блюдо грибов с чесноком и сыром и швырнула его в меня. Я присел, а Аристофан метнулся мимо меня к двери. Я медленно выпрямился и потрогал лезвие меча.

— Значит, остаешься ты, Федра, — начал было я, но тут меня накрыл приступ смеха и меч со звоном упал на пол. — Посмотри, до чего ты меня довела, — процитировал я.

— О, очень смешно, — сказала Федра и ушла во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь. Я поднял меч и аккуратно повесил его на место; затем я последовал за ней.

— Твоя статуя Клитемнестры вся в чесноке и грибах, — сказал я. — Помоги-ка мне с сандалиями, будь хорошей девочкой.

Она прожгла меня взглядом, затем развязала ремешки сандалий и швырнула их в угол.

— Ты воняешь, как винный пресс, — сказала она. — Ты что, дрался?

— Меня ограбили, — ответил я. — Но мне дадут хор.

— У тебя кровь на лбу, — сказала она. — Принесу воды.

— Не трудись, — сказал я. — Ты что, на самом деле заплатила двадцать драхм за гобелен?

Она зарделась.

— Он того стоил, — пробормотала она. — Настоящий сидонский. Таких на все Афины два или три.

— Чушь, — ответил я. — Их изготавливают в Коринфе тысячами, а эгинцы возят их на своих кораблях в качестве балласта. Двадцать драхм!

Тут Федра попыталась поцеловать меня, но я отпихнул ее.

— Нет, пока я не напишу завещание, — сказал я. Ее сердитая гримаса слегка изменилась.

— Не думала, что ты придешь домой, — сказала она. — А то бы ждала тебя. С топором, как Клитемнестра.

— Ты рада, что мне дали хор? — спросил я, стаскивая грязную тунику через голову.

— Рада, если ты доволен, — сказала она, наливая воды и протягивая чашу мне. — И если из-за него ты будешь торчать подальше от дома. Полагаю, ты собираешься помыться, прежде чем ляжешь в постель. Я, может, и шлюха, но чистоплотная шлюха.