Михаил Крупин - Окаянный престол

Ох, вашмосць... Спасибо, до свидания.

Власьев простился с Краковом и дожидался воеводу с дочкой — наречённой Дмитрия, при лучшей «посольской» дороге — в белорусском Слониме.

Воевода же Мнишек теперь, получив торжественное обручение, никуда уже не торопился. Тому были причины. Следовало, во-первых, из того нового положения, в коем сенатор очутился, ещё до Москвы извлечь все, какие только могли быть извлечены, выгоды здесь, в Польше. Во-вторых, необходимо было безошибочно — не через одно, два случайных лица, а двадцать, сорок заведомо произвольных — узнать, надёжна ли погода в русском Кремле? Какой это чумой и гилью заклинал его посол? Конечно, блеф, химера, а вдруг нет? В-третьих, за Власьевым следом приехал царский секретарь Бучинский, привёз самборский долг Дмитрия и легко-легко смотрел: этот больше дьяка знал о делах царевича и воеводы, потому был тоньше, вежливее, но в глазах светилось: вот, мол, долг, а там и по другую сторону седла мешочек — выбирай. Бучинский, очевидно понимая, что от Мнишка полного благоденствия на Москве всё одно не утаишь, застращал воеводу, с видом малой деловой заботы, иными вещами. Именно: требовалось заранее, до выезда будущей царской супруги в Россию, ей получить от папского легата разрешение причащаться от рук православного первосвятителя, ходить в греческую церковь, поститься в среду, принимать по субботам мясо и по замужеству не открывать волос. Иными словами, стать, хоть на первое время, примерной православной христианкой. Римский двор был ошеломлён такими требованиями. Как было согласить их с уверениями прежнего, гостившего у воеводы московита и ожиданиями нынешнего папы, уже поздравившего Марианну с обручением в письме, кстати напоминающем, что водворение богослужения святой апостольской латинской церкви на Москве — «первое и наиглавнейшее дело» благословенной невесты? Кардинал Боргезе отписал нунцию в феврале: «Пусть Марианна непременно остаётся при обрядах Рима, иначе Дмитрий сам будет находить всё новые оправдания своему упорству». Никто не знал, насколько откровенен Дмитрий при обосновании своих просьб, быть может, это лишь повод к отсрочке женитьбы? И даже если так, никто не знал, что для него отсрочка? Мнишек снова страдал на распутье: расплеваться ли с родимым Римом и перенять московские поверья всей семьёй, надавить ли, с королём и Ватиканом сообща, на Дмитрия? Или с карманами, набитыми златом, выйти-таки из рискованной игры? Впрочем, пока, кажется, можно было Янусом двуликим полуулыбаться в обе стороны, не понукать и без того старательное время.

Приказчики Мнишка теперь набирали у московских купцов в Люблине товаров на кремлёвский счёт. Власьев отдал постепенно, по многим странным случаям, сенатору почти все государевы рубли, что должен был беречь на крайний случай. Нажаловавшись Дмитрию, что лента прибывшего Бучинского никак не окупает пышности обряда обручения, исполненного в долг, сенатор поосновательнее обобрал и мудрого секретаря.

Бучинский, впрочем, не очень-то и возражал против такого обращения. Встретивший опустошение своей походной кассы с неожиданным смирением, Ян вообще стал ласковее к бывшему соратнику, даже принимал порою виноватый вид и уже предлагал помощь в подготовке свадебного путешествия. Мнишек чувствовал — там, далеко, под золотом драконьих глав Москвы, всходят уже другие мысли. И действительно, вскоре сенатор узнал, в чём было тут дело.

Отсрочка или полная отмена брака с панной Мнишек могла и не принести Дмитрию значительного плода. Пункт вавельских кондиций, лёгший к исполнению на этот год, всё-таки пришлось бы исполнять — не дочь вельможи, так сестрица короля. Дмитрий выгадал бы только упоительное, да скоро ускользнувшее бы время молодой своей свободы. Между тем, косвенным результатом участившихся, в силу известных дел, казённых поездок и частных посольств меж государственными и приватными особами Московии и Польши явилось, помутив многие головы новым видением величественных перспектив, нечто, ни одной из приступавших к тесному сношению сторон не предвиденное. А именно: в путаный, но хоть как-то просчитываемый и сколько-нибудь прочный ход переговоров затесалась, тихо вторглась ещё одна сторона.

Свояк Мнишка, некто Стадницкий, магнат средней руки, принадлежал к противоправительственной (полуявной, полузаговорщицкой, как открылось впоследствии) партии. К 1606 году Зигмунд уже целое движение создал против себя неоднократным нарушением прав шляхетного вольного народа, верностью старой своей тоске по скандинавскому трону, оплачиваемой польской кровью, и бесцеремонностью санкции, данной Римской церкви на сметение всего иноцерковья в Польше на своём пути. «Дмитрий же Московский, — говорил арианин Стадницкий братьям по оппозиции, шляхетным арианам и православным, — весьма веротерпим и покладист. Он провёл юность в Польше, пропитан польскими обычаями и женится теперь на польке... Дмитрий намерен ва-банк разорить Крым — вдвоём наши державы заведомо с этим управятся, что оживит наши южные ланы, отданные ныне под пар запустения». Малоросские землевладельцы кивали, оглаживали оселедцы и усы, уверенно воображая.

Итак, рыцари, готовящиеся к низложению «пса Зигмунда», вшивали в шапки гонцов Мнишка радостные письма, в коих присаживали уже своего адресата на освобождённый трон. Дмитрий изустно, через преданнейших ездоков, отвечал, что не оставит без почтения радушие литовских братьев, и хоть, знамо, не станет сам помогать им против брата Зигмунда, оказавшего ему запрошлый год немалые услуги, но, коли посполитый люд более не доверяет своему правителю, то ни московитый родственный народ, ни слуга его Дмитрий не подумают препятствовать соседу самому вершить свою судьбу. Ну а коли приглашают, Дмитрию-царю святое дело поучаствовать в новой коронной элекции [68] Избирательный сейм. . Сквозь умеренность и даже некоторую сухость Дмитриевых ответов партия Стадницкого почуяла, как сладко вздрагивают под шатрами колокольцы на кремлёвских стенах. Конечно, став владыкой двух держав, Дмитрий легко освободится от татар, проложит путь своей Руси на Черноморье и (даже без войны) на Балтику. Могуществу его не станет равного в Европе. Первое же и, возможно, главное, что свершается для Дмитрия сразу по закате нынешнего короля поляков, — это избавление от ненавистных вавельских кондиций (Стадницкий, свояк Мнишка, ведал и о них, но даже сподвижникам все козыри азартнейшей игры не открывал, сам весь брезжа разумением и суеверием). Разве что один пункт из кондиций следует перед Стадницким тоже соблюсти — в общем, самый маловажный для Руси, но связавший неизбежным, неприметным звеном чётки святых выгод польских заговорщиков, тем более уже начавший воплощение... — пункт фантастического брака друга иезуитов, православного арианина Дмитрия и католички Марианны. Но неудивительно, что при выпадающей на сей раз карте уже иначе ценит этот пункт Москва и не проволынит его исполнение.