Михаил Загоскин - Аскольдова могила [litres]

— Рассказывай нам сказки-то, — подхватил улыбаясь гридня. — Вам хорошо, варягам, похваляться: издалека пришли. Ну, что ты, Фрелаф, расхвастался, в самом деле! Послушай-ка, брат: случалось ли тебе когда-нибудь в тихую погоду припадать лицом к реке, что б напиться водицы?

— Как не случаться?

— Так вспомни-ка хорошенько: чай, всякий раз тебе казалось, что сам дедушка водяной выглядывает на тебя из омута. Ну с твоим ли красным носом да рыжими усами приглянуться молодой девушке!

— Так что ж: разве надобно витязю походить на девчонку, как товарищу твоему, Всеславу?

— Всеславу?.. Да, Фрелаф, он покрасивее тебя и помоложе, а попытайся-ка с ним схватиться! Всеслав и не этаких молодцов, как ты, за пояс затыкал.

— Как, что б этому мальчишке неудалому досталось…

— Так, видно, брат Фрелаф, ты не видал, как на последней игрушке богатырской, перед княжеским теремом, он сбил с поля Яна Ушмовца и смучил совсем удалого витязя Рохдая?

— Неужели в самом деле?

— Как же! Да с той-то самой поры он и попал в любимые отроки нашего великого князя.

— Да что Всеслав, в Киеве, что ль? — спросил гридня. — Вот уж дней десять я его не видал.

— И я также, — прибавил варяг.

— А я хоть и видел, — сказал Стемид, — да не узнаю, Вы помните, какой он был весельчак, а теперь как в воду опущенный: все о чем-то думает. Кручина, что ль, какая на сердце пала, не знаю. Подумаешь, так о чем ему тосковать, великий князь его жалует, отца и матери у него нет, ни роду, ни племени — так, кажется, о ком бы у него и сердцу болеть?

— Да откудова же взялся этот безродный и как попал в княжеские отроки? — спросил варяг.

— Родом-то он, кажется, из Великого Новгорода, — сказал гридня, — а кто был его отец, об этом никто из нас не слыхивал.

— Так, видно, он какой-нибудь подкидыш, — сказал с презрением варяг. — Может статься, отец-то его был где-нибудь бродягою или разбойником, так не диво, что сынок пошел по батюшке: чай, тоскует теперь о том, что живет не на своей воле: в лес хочется.

— Слушай, Фрелаф, — вскричал с досадою Стемид, — не глумись над тем, кто тебя лучше! Всеслав — отрок княжеский, а ты что?.. Простой мечник.

— Да зато не русин, а варяг, — прервал с гордостью Фрелаф, — и знаю моего отца: он княжеского рода.

— Да, да, — подхватил с улыбкою гридня, — вы все варяги — князья, только княжить-то вам негде. Но не о том дело!.. Не знаю, как вы, а я мыслю так: Всеслав недаром стал таким нелюдимым. Знаете что? Уж не принял ли он веры греческой? Я слыхал, будто бы кого эти чародеи-христиане обольстят, так тот хоть живой в могилу ложись. Все наши потехи молодецкие, и песни, и пляски, и красные девушки, и всякое житейское веселье не взмилится. Говорят, покойный батюшка нашего князя был гроза грозою на этих колдунов, а все их много осталось. Эх, не в меру милостив наш государь великий князь! И если в самом деле эти злые люди прельстили любимого его отрока…

— Вот то-то и дело, что нет, — сказал Стемид. — Я сначала то же думал, да он поклялся мне Перуном, что ненавидит христиан, и рассказывал мне, что слыхал от верховного жреца, Богомила, с которым он часто беседует, такие речи об этих проклятых кудесниках, что волосы у него становятся дыбом, когда он повстречается с христианином. Богомил сказывал ему, что они сбираются по ночам, близ Аскольдовой могилы, на развалины бывшего их храма, который построил при княгине Ольге какой-то боярин Ольм, а после приказал разорить князь Святослав Игоревич; что у них тут происходят такие богомерзкие дела, что даже киевские ведьмы близко к тому месту не подходят; что они едят малых детей, пьют кровь человеческую, поклоняются каким-то расписным доскам и, вместо того что б чтить всемогущего Перуна, Световида [34] Световид — бог света, у славян свет и солнце воспринимались раздельно. , Ладу или хоть варяжского Одена, молятся злому Чернобогу [35] Чернобог — славяне считали его злым богом тьмы, обитающим в подземном мире. и просят его извести нашего отца, великого князя Владимира. А вы знаете, братцы, как любит его Всеслав: так даст ли он себя прельстить этим злодеям.

— Отчего же он так переменился? — спросил гридня.

— Допытаться не мог, а заметил только одно, что несколько дней сряду он каждое утро выезжает чем свет из Киева и возвращается не прежде полуден. Мне он говорит, что будто объезжает Сокола — своего вороного коня. Но зачем же он ездит всегда один и не берет даже с собою слуги своего? Да добро, уж я же его подстерегу!

— Тс, тише, тише, братцы! — сказал варяг. — Вон, кажется, девушки собрались в кружок: верно, какая-нибудь красавица хочет спеть песенку. Послушаем…

Фрелаф не ошибся: все затихло в шумном хороводе, и одна из девушек запела звонким и приятным голосом:

— Ай да соловьиное горлышко! — сказал большеголовый детина. — Ну, знатно пропела!.. Да и песенка сложена хитро.

— Клянусь Геллою [36] Гелла (греч.) — дочь Афаманта и Нефелы. По мифу, во время бегства от злой мачехи упала со златорунного барана в воды пролива, получившего ее имя — Геллеспонт (море Геллы — название Дарданелл в древности). , — вскричал варяг, — эта певица стоит Фрелафова поцелуя, и во что бы ни стало я ее поцелую.

— А если она чья-нибудь невеста? — прервал Стемид.

— Так что ж?

— И жених ее здесь?

— Тем лучше: я при нем ее поцелую.

— А если он детина плечистый и не любит, чтоб его невесту целовали?

— Не любит! А мне какое до этого дело?

— Полно хвастать, Фрелаф! — подхватил гридня. — Ты только боек на словах, а как дойдет дело до кулаков, так первый за куст спрячешься.

— Кто? Я?! — вскричал Фрелаф. — Я, природный варяг, побоюсь ваших русских кулаков? Так ступайте же за мною: я вам покажу, как у нас за морем целуют красных девушек!

Фрелаф расправил свои огромные усы, понадвинул на глаза стальной шлем и выступил вперед.

Стемид, гридня и несколько других молодых воинов пошли вместе с ним. Девушка, пропевшая песню, сидела на траве посреди своих подруг. Увидя приближающуюся толпу ратных людей, она поспешно вскочила; хоровод расстроился, и все ее подруги, как дождь, рассыпались по лугу.