Иван Наживин - Глаголют стяги [litres]

— Раз задумано дело большое, нечего в крови пачкаться… — сказал и седоусый Итларь.

— Ин быть по-вашему!.. — стукнул Володимир кулаком по столу. — Нет, а сын-то каков, а?.. — вдруг весело захохотал он. — Ну, Изяслав!..

— Воин будет!.. — смеялись дружинники. — Нам таких и надо…

Прошёл ещё год и ещё. Русь неудержимо выходила на большую дорогу. Киев поддерживал правильные сношения со всеми большими дворами Европы. Два нерушимых столпа старины языческой отошли — Блуд сложил свою голову за землю Русскую, а Добрыня твёрдо правил в дальнем Новгороде, — и в дружине всё более и более было заметно шатание. Часто подымались споры о вере, и было уже заметно, как противление новому ослабевало. Не то что византийская вера очень уж влекла суровых воинов, нет, а просто не хотелось быть обсевком в поле, хотелось быть как все. Такое же брожение шло об эту пору и у урманов, и у свеев, и всюду. В Киеве чувствовалась уже глухая борьба между Римом и Византией, хотя разделения церквей ещё не было. Крестившись от папы, Володимир мог бы получить от него королевский венец — это было очень лестно, — но, с другой стороны, в сонме государей, зависевших от папы, он был младшим и последним. Напротив, крестившись от греков, он сохранял всю свою свободу и не подвергал себя риску быть в мальчиках… Да и среди киян всё более и более прибавлялось православных…

Володимир по-прежнему грелся душой около своей Оленушки, и его простому, нелюбопытному, ленивому уму смутно открывались из вечерних бесед с ней какие-то новые возможности, которые ждали его на том светлом пути, на который увлекала его Оленушка… И всё было как-то неясно вокруг — точно утром ранним, перед зорькой… Ясно было только одно: Русь растёт. И это пьянило и окрыляло.

Володимир уже посватался тайно к греческой царевне Анне и получил тайно отказ. Дружина, переполненная молодой силой, которая искала выхода, стуча кулаками по столам, порешила: поход на Царьград! И сразу закипела вся Русская земля воинскими приготовлениями: комони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве, трубы трубят в Новеграде… Отовсюду — из-за седого Днепра, из далёкого Новгорода, от кривичей, от древлян, из земли Ростовской — потянулись к Киеву полки. Впереди воинственно трубили трубы и гремели бубны, а сзади по непролазным дорогам колыхались, скрипя, «товары», то есть обоз. И к Купалью Подол превратился в весело возбуждённый муравейник, а Днепр весь заставлен был однодерёвками, не только войсковыми, но и купеческими; гости были чрезвычайно довольны, что пойдут они на этот раз под сильной охраной. Особенно многочислен и богат был караван Садкё, именитого гостя новгородского и собинного дружка великого князя. Богатства Садкё росли не по дням, а по часам, и о славе его гусляры слагали уже песни… А по берегу раскинулся табор, стан воинский — глазом не окинешь!.. Там в чёлны всякую готовизну грузили, там ладили орудия осадные, тараны, пороки, пращи, а там, отдыхая, пели, пили и плясали: в самом воздухе было что-то, что веселило и подмывало всех… О возможности неудачи и думушки ни у кого не было: гордость была не только на всех лицах, но и во всех сердцах — сторонись, народы, Русь пошла!.. И никто и не думал ударить, как в старину, по Царьграду изгоном, изъездом, то есть внезапно — пусть знают!..

Бранным духом опалило и Ядрея, который все на реке трудился. Замкнувшись в себе, он стоял в стороне от веяний новой жизни, но, когда узнал он, что рать собирают против ехидных эллинов, он бросил свой челнок и сети и поступил простым воем в полк великокняжеский: на этот раз бока им, чертям, уж настратилатят как полагается!..

Наступил наконец и заветный день похода. Пешие вои по чёлнам расселись, а конные за городом на поле построились. В блистательных доспехах воинских, в сопровождении старших дружинников Володимир вышел на кручу над берегом и оглянул полки свои: экая силушка поднялась!.. Володимир махнул рукой. На Подоле зазвенели трубы, и, тесня одна другую, от берега пошли на стрежень ладьи. Остро блистало на солнце оружие, и мокрые весла бросали молнии. Весёлый луговой ветер доносил дружное пение: первые чёлны были заняты Бояном с его гуслярами и певцами. И закипела река…

Володимир, стараясь скрыть своё волнение, обернулся. Отроки подали ему богато разубранного коня. Уздечка наборная огнём горела, под лебединой шеей коня был пышный по старой скифской моде науз, чёрно-бархатный подклад был весь вышит золотом. Князь вскочил в седло. Он чувствовал за плечами крылья. И с чёрным свёрнутым стягом во главе — его «взволачивали» только перед началом боя — дружина, лязгая оружием, выровнялась за князем. Ударили в бубны, песнь удалая вспыхнула — Русь пошла в поход…

Весело прошли Вятичевы холмы, прошли селение Стайки, где обычно купеческие караваны ради бережения в стайку собирались, и вдруг с головной ладьи послышался строго-суровый покрик старого вожатого лоцмана:

— Не спи-и-и-и-и!..

То начинались жуткие пороги. Первый из них так и назывался — «Неспи». Днепр тут был узок, и три скалы — звавшиеся Троянами — безмолвно, но сурово предостерегали пловцов о близкой опасности. Караван жался к левому берегу. У Троянов вода, крутясь страшными воронками, низвергалась по острым камням с оглушительным шумом вниз. Одни из гребцов, раздевшись донага, спустились в воду, чтобы ногами нащупывать среди каменных гряд русло, а другие, на ладьях, из всех сил боролись с быстриной.

Благополучно прошли первую лаву и весело пошли дальше: целых семь вёрст можно было плыть спокойно. И достигли второго порога, носившего старинное название «Островуни праг», ибо тут перед порогом был большой остров, весь заросший тальником, камышом и высокой травой. Прошли третий, «Геландри», что по-древнеславянски значит — шум, звон, сумятица, и подошли к самому страшному — «Неясытцу». Над ладьями испуганно закружились грузные розовые пеликаны, которые гнездились тут по камням тысячами. Князь с дружиной и конными полками первый подошёл берегом к страшному месту — много русской крови тут пролито было! — и вдруг дозорные подметили впереди печенегов… Сознание, что степняки, данники, дерзнули теперь загородить путь руси, гневной молнией опалило всех.

И вдруг от степняков отделились несколько всадников и шагом поехали навстречу русским полкам. Все насторожились и недоумевали: в чём дело? Но вскоре всё разъяснилось: то сын Кури, когда-то ворога Святославова, с дарами выехал приветствовать великого князя… И поднёс бородатый, рослый печенег, повелитель степей, русскому князю превосходную шкуру леопарда — князья очень любили дарить один другого этим — и невольниц, и жёлтый череп, оправленный в золото. Володимир немножко нахмурился на последний подарок: это было не в обычае.