Любовь Овсянникова - Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород

Наступала пора цветения, которую можно было наблюдать даже на том несчастном, вытоптанном, истерзанном клочке земли, где их держали.

«В конце концов я там до того отощал, что уже еле передвигался. Меня так страшно водило из стороны в сторону, что я в любой момент мог свалиться на землю. Конечно, это меня не красило — так удачно отойти от травм, полученных при задержании, и вдруг все это пустить насмарку. Но мои внутренние резервы кончились и без посторонней помощи я уже справиться с ситуацией не мог.

К счастью, скоро возле меня появилось 3-е крымчан, из местных. Как они тут оказались? Немцы время от времени производили облавы и задержанных мужчин без разбирательства бросали сюда, за проволоку. Жены знали, куда попали их мужья, и приносили им еду и одежду. А немцы принимали передачи сколько угодно, без ограничений.

Поначалу эти крымчане звали меня нацменом. А потом видят, что я балакаю, речь моя без кавказского акцента, и спрашивают:

— Кто ты такой?

— Да я русский, — говорю, — с Украины. Я не нацмен.

Они покачали головами:

— Запустил ты себя... А давай мы тебя побреем?

— Давайте, — согласился я.

Они меня побрили, подстригли. Смотрят, удивляются:

— Да ты совсем молодой парень, красивый... А нам казался старым горцем!

Ну и они мне говорят:

— Ты места наши охраняй, а мы тебя немного подхарчуем, поможем окрепнуть.

Я, конечно, согласился.

Дальше они говорят:

— Ты пропадешь, парень. Надо тебе идти на работу.

Нас там было 5 тыс. пленных, поэтому работать никого не заставляли. На работу требовалось присылать только 2 тыс. человек, и ходили только те, кто без дела сидеть не мог по каким-то причинам.

— Какая работа? — засмеялся я. — Мне свет немил. Я еле хожу.

— Ничего, мы тебя поддержим продуктами, пока ты не встанешь на ноги. Но знаешь, природа суровая, заставляет за жизнь бороться. А тут еще война... Так что не опускай руки, мужайся.

Короче, так они и сделали, поддержали меня, подхарчевали, то хлебца давали, то еще чего-то, а также научили в этом аду ухаживать за собой.

— Немцы не любят нерях и доходяг, никогда такому не помогут, даже могут расстрелять, — научали они меня. — В любой ситуации старайся выглядеть чистым и опрятным. Ты должен бороться за жизнь до конца, понимаешь?

Как было не понимать... Но человеку для полета тоже крылья нужны, а у меня они были обрублены. Наверное, попасть в плен с боя, который ты вел вместе с боевыми товарищами, не так обидно и позорно, как такой плен, когда тебя одного вытащили из окопа...

Наконец, я собрался с духом, чуток окреп и уже мог идти на работу. Ну, собрался... А с чего же начинать?

Тут опять меня крымские парни научили:

— Как зайдешь получать баланду, присмотрись. Где-то там рядом пленные после еды начинают собираться на работу. Вот и ты так делай: подкрепись и иди к ним. На месте все увидишь, разберешься и сориентируешься. Главное, посматривай на КПП. Если оттуда зайдет малый конвой, то иди с ним. Маленьким партиям работников всегда перепадает кое-какая еда. А когда на работу приходит большое количество пленных, то... нет, только зря наработаешься.

Несколько дней я присматривался к тому, как пленные уходят на работу. Потом и сам попробовал. А там же уже были пленные со стажем, бывалые. Те расталкивали нас, неоперенных, лезли вперед.

Но как бы там ни было, а начал работать и я».

Лагерь все время пополнялся новыми пленными.

Измученные за колючей проволокой красноармейцы встречали новичков сочувственно, стремились узнать от них новости о положении на фронте, особенно если там были офицеры. После беспорядочной переброски фразами, спонтанно возникающей в таких случаях, новички разбивались на более мелкие группки и начинали вживаться в новое положение: кто-то почти плакал от досады и страха, кто-то скрипел зубами от бессилия, а кто-то хранил угрюмое молчание. Были и такие, что радовались плену, как единственной возможности уцелеть, хоть на время продлить жизнь.

Борис Павлович в таких случаях обычно сидел в сторонке и наблюдал за происходящим, представляя, каким был сам, когда его довели сюда товарищи. Раньше — до войны, да и на войне — он не бывал в полной беспомощности, и теперь, вспоминая начало плена и наблюдая за новыми попавшими в неволю красноармейцами, чувствовал теплую благодарность к тем пленным, что помогли ему вначале этого горького пути, и к крымчанам — без них он бы не выжил.

“Никуда я силой не проталкивался, не прорывался, ничего. Мне просто немного повезло.

Как-то через КПП прошел один немец в форме летчика и начал нас, собравшихся на работу, осматривать. Выбрал 4 человека, и меня в том числе, позвал идти с ним. Мы пошли, вышли за КПП, пошли по городу.

Идет он впереди нас, только оглядывается. Мы — сзади. Я начал подумывать о побеге. Убежать мне было бы не трудно. Но куда? Кругом глубокий немецкий тыл, кругом море. И у меня здесь нет никого знакомого, чтобы притаиться.

Да-а... Один в поле не воин!

И я не рискнул.

Идем мы дальше через весь город, он же небольшой. Дошли до окраины. Смотрю — самолеты стоят, истребители. Как и полагается — для маскировки в выкопанных специально ямах. Дальше виднелись финские домики — городок, где летчики жили.

Ну привел нас этот немец в летной форме к одному домику, оставил во дворе, а сам ненадолго зашел внутрь. Пробыл он там минут пять, потом вышел и ушел. А мы остались.

Вскоре из домика показался повар в белом одеянии и в колпаке. Окинул нас взглядом. А я же снова был выбрит крымчанами, чистенький, немного поправившийся, посветлевший лицом. И этот повар мне показал пальцем подойти к нему — komm сюда.

Думаю, правильно изложили мне друзья-крымчане психологию немцев, не любят они доходяг, все у них не по-нашему. Я и позже это замечал. Бывало, подойдет фриц к проволоке, за которой находятся пленные, хочет им что-то дать, ну, что-то оставшееся от его обеда отдать, так выберет самого здорового и чистого. Ему даст, а на остальных кричит:

— Вон, свинья!

Прямо непонятно: то ли у них чувства другие, то ли воспитание, то ли эстетика не такая — никакого сострадания, никакого милосердия к несчастным они не проявляли, никакого желания помочь. Полное бездушие. А сильного поддержат! Тогда-то я и понял, почему славян называют совестью мира. Действительно, без людей с человеческой душой мир превратится в страшный звериный хаос.

Завел меня повар на кухню, дал нож и корзину картошки — показал, что я должен чистить. А тех троих оставил на улице. Кто-то дал им задание пилить бревна и колоть бревна, на дрова значит.

На кухне стояли вкусные запахи... И бегала огромная овчарка, псина наученная, повара охраняла. У меня все время слюни текли, но, увы, этот повар оказался изувером, ничем меня не накормил.