Любовь Овсянникова - Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород

— Не знаю, это вам решать, — буркнул Борис Павлович. — Мне без этого есть над чем думать, товарищ капитан.

И то сказать, Борису Павловичу теперь надо было решать, как жить дальше, какие шаги предпринимать. Негоже покорно ждать расстрела... Хотя и от своих убегать тоже не гоже...

Горькие это были размышления. Вместе с родителями он так часто менял родину, что ему ничего не стоило сделать это еще раз. Тем более что в Советском Союзе он не прожил и десяти лет, и познал здесь только несправедливость со стороны славгородских учителей, побои и унижения от отчима, отчуждение народившей новых детей матери, наконец, жестокость самой родины, пославшей его под пули, а теперь превратившейся в его палача.

А ведь он так старался понять суть советского человека! Он так много и упорно думал над этим, наблюдал людей и сравнивал их друг с другом, что даже начал кое-что понимать и даже находить в себе обнадеживающие перемены.

— Ну, сержант, что ты надумал? — снова подошел к Борису Павловичу его ротный. — Смотришь на меня косо... А ведь я предупредить тебя хотел. Расстрел — слишком серьезная штука, чтобы с ним не считаться. Может, уйдешь от беды подальше...

— Спасибо.

— Так почему ты молчишь? Неужели настоящее предательство вынашиваешь?

— Нет, товарищ капитан, — тихо сказал Борис Павлович. — Надумал я проявить настоящую верность своей семье. У меня же есть жена и дочка. Тем более что они сейчас в оккупации, уехать в тыл не смогли. Так кому, как не мне, драться с врагом за их освобождение?

— Кому и как ты станешь доказывать свою невиновность?

— А я не буду ничего доказывать, товарищ капитан, — Борис Павлович наклонил голову. — Буду жить, как жил, словно и не было вас и ваших слов о военном трибунале. А там — что бог пошлет!

К сожалению, мы не знаем, как сложилась дальнейшая судьба капитана Якушева Петра Даниловича, собравшего неопровержимые доказательства о невиновности Бориса Павловича, но зато точно знаем, что Борис Павлович и Петр Филоненко по его просьбе помогли ему бежать из плена.

Со страшным знанием, свалившимся на Бориса Павловича раз и второй раз, он так и жил все последующие годы — вздрагивал от любого шороха и от громкого звука, ежеминутно ждал, что за ним придут и тут же приведут приговор в исполнение. Как только его бедное сердце выдержало такое нечеловеческое напряжение?! Забегая наперед, скажем, что это испытание продолжалось долгих 15 лет — 15 лет не жизни, а ада кромешного!

И вот в 1957 году Борису Павловичу пришлось иметь откровенный разговор с одним официальным лицом... Этот человек делал запрос о его военной биографии и получил ответ из соответствующих органов. Из этого ответа следовало, что ровно через два месяца после вынесения Борису Павловичу смертного приговора это решение военного трибунала было отменено — за отсутствием состава преступления. Борис Павлович еще находился в плену, а его однополчане и капитан Якушев в том числе еще сражались на фронте, когда ошибка военного трибунала была исправлена. По чьей инициативе это произошло, осталось неизвестным.

— Почему же мне сразу не сказали об этом?! — воскликнул потрясенный счастьем Борис Павлович.

— Война шла, — ответили Борису Павловичу. — Тогда мы Отчизну спасали...

— А после войны? Я так сильно ждал разъяснений...

— Некогда было, после войны пришлось страну отстраивать...

— Все дела, да все — неотложные... А я не прожил всю свою молодость, а промучился... пропекся душой... Эх, никому того не желаю...

— Прости, солдат... — человек, занимающийся этим делом, встал из-за стола и пожал Борису Павловичу руку, легко поклонившись. — Теперь живи счастливо. Кажется, для этого есть все основания.

Но все это произошло после Победы, до которой было не так далеко по времени, как очень далеко по событиям. До Победы надо было сделать нечеловечески трудную работу: выбраться из плена, выжить в оккупации, потерять родных и близких, разбить врага, и полить Европу своей кровью...

Тем, кто будет это читать, надо понимать следующее. Плен не был курортом с плохим питанием и нечеловеческими условиями, находящимся под надзором нацистов с овчарками. Плен — это каторга, ибо пленных, прежде всего, убивали нравственно, морили голодом и нещадно эксплуатировали. Борису Павловичу повезло, что в начале плена он смог почти две недели отлеживаться после полученных при задержании травм — просто в те дни слишком многие красноармейцы попали за колючую проволоку, так что даже немцы растерялись от этого и не могли всем найти работу.

Нигде не звучат эти сравнения, потому что много вины лежит на совести советских военачальников, но правда состоит в том, в Крымской операции они сознательно отдали в немецкий плен больше красноармейцев, чем под Сталинградом пленили немцев. Увы!

О трагической судьбе советских военнослужащих, оказавшихся в немецком плену, написано немало {27}. Однако в последние годы эта тема обрела статус бессовестной спекуляции со стороны беспринципных и недобросовестных писак, излюбленной темой которых стал миф о том, что всех их поголовно отправляли в ГУЛАГ или в штрафбаты.

Так вот — все это ложь! Возможно, мягкие проверки и были, но только не преследования. И советские люди знали, что Родина не откажет им в доверии. Потому-то и спешили домой со всех уголков, куда бы ни забрасывала их война.

Вот и Борис Павлович, зная о том, что военным трибуналом ему вынесен смертный приговор, какой-то высшей силой своей души, каким-то непостижимым чутьем верил в справедливость Родины и стремился попасть к своим, не страшась ничего. Только ведь для этого нужен был побег, а бежать из Крыма, окруженного водой, было невозможно — там его сразу бы поймали и уничтожили. Приходилось ждать перемен.

Наконец немцы начали готовиться к вывозу военнопленных из Крыма, планируя использовать их на тяжелых работах в оккупированных регионах или в самой Германии.

Почуяв новые веяния, пленные приободрились, возобновили активное знакомство друг с другом, поиски земляков. Теперь они больше держались группками, обменивались домашними адресами, договариваясь, что если кому-то из них удастся бежать, то убежавший сообщит семьям остальных собратьев об их судьбе. Борис Павлович всем давал адрес матери, потому что она жила рядом с железной дорогой. Если спрыгнуть с поезда там, где он указывал, то до дома Александры Сергеевны было не более километра.

Борис Павлович, вспоминая о побеге, не скрывал дрожи в руках.

«Петр Филоненко был нерешительным человеком. А тут уже оттягивать с побегом было некуда. Во-первых, мы находились вне Крыма, на более открытой территории; во-вторых, приближалась зима, которую в плену мы, поизносившись и поистрепав свои одежды и обувь, не пережили бы. Что нас ждало? Надо было срочно бежать!