Любовь Овсянникова - Эхо вечности Книга 2. Багдад–Славгород

Освобожденные люди, настрадавшиеся от горя и потерь, бросались спасителям в ноги, целовали их, дарили цветы и несли хлеб-соль. Советские воины были посланниками сверкающего милосердного Бога, человеколюбивого и жизнеутверждающего.

На время, в течение которого в селе должны были восстановить работу государственные учреждения и предприятия, советским войскам пришлось задержаться в селе, расквартировавшись у людей. Один из командиров Красной Армии со своим денщиком и шофером снимал две комнаты в доме Прасковьи Яковлевны. И она держала себя с постояльцами как радушная хозяйка.

Но теперь она жила без родителей и без мужа — Бориса Павловича в тот момент угнали на запад отступающие немцы. Хотя по-прежнему Прасковья Яковлевна была не одна, при ней оставались дочь и весьма властная бабушка, известная и авторитетная в селе, которая перед своей совестью, перед людьми и перед Богом нравственно отвечала за осиротевшую внучку.

Все равно, вернувшись домой, Борис Павлович высказал жене недовольство, сомнения и осуждение. Самым вызывающим в ее поведении он нашел то, что она доставала для постояльцев воду из колодца. Ну, не бред ли?! Он усмотрел в этом не попытку облегчить сельский быт своим постояльцам, а... ухаживание. Господи, слово-то какое нашел! Как будто ухаживание — это не мужская особенность поведения, а женская, и как будто таскание воды из колодца входит в арсенал обольщения.

Ну, мы-то читали о том, как себя вел Борис Павлович в эвакуации, затеянной немцами... Знаем, у кого он жил, кто за ним ухаживал... Мужчины, что были тогда вместе с ним, вернувшись домой, могли рассказать обо всем Прасковье Яковлевне. Борис Павлович это предвидел и решил опередить события. Лучшим способом защиты он избрал упреждающий удар — нападение на жену и ее поношение. Как стыдно об этом писать! Но из песни слов не выбросить. Он просто зациклился на этой колодезной воде, и с поразительной жестокостью напоминал Прасковье Яковлевне о ней в течение всей жизни... И перед смертью тоже... в ответ на ее трогательную заботу он нем.

Как хорошо, что Прасковья Яковлевна смотрела на эту его болтовню с иронией, понимая, что он просто не умеет по-другому защититься от обвинений в свой адрес.

В случаях, когда Прасковья Яковлевна призывала его соблюдать приличия и вести себя сдержанно с женщинами, он вспоминал о ее далекой радости от прихода советских войск, укорял и высказывал грязные предположения о причинах той радости, сознательно извращая правду. Мягко говоря, непорядочно вел себя, не по-мужски. Низко и подло.

К концу 1943 года советские войска ушли из Славгорода, жизнь его жителей потекла довоенным порядком. Но Борис Павлович не унимался и считал родившегося 3 года спустя младенца Прасковьи Яковлевны результатом той поры, когда она жила «без присмотра».

Иногда казалось, что в нем говорит болезнь ума. А теперь, по прошествии времени, все видится в свете того, что он навешивал ярлыки обвинений на жену с одной целью — чтобы сократить дистанцию между ним, грешником, и ею, праведницей, чтобы не потерять управление отношениями. Да, это была болезнь, только названия ей трудно подобрать. Ведь нет же такого диагноза, как преднамеренная непорядочность. Без сомнения, это был комплекс собственной вины, с которым он боролся и против которого изобрел такое иезуитское оружие — топтать в грязи жену.

Ревность его доходила до того, что он вынашивал мысли о том, чтобы взорвать дом вместе с семьей и сжечь всё и всех в этом пожаре! А может, его выводила из равновесия неуязвимость жены, что все его стрелы пролетают мимо нее, не нанося ее авторитету никакого урона, потому что о ней никогда никто не сказал худого слова.

И далеко не любовь останавливала его от преступления, которое он бы списал на войну, а страх — он боялся висевшего над ним приговора военного трибунала. Это не авторские измышления, а правда. Борис Павлович надиктовал все это на пленку, предназначая эту запись для потомков! Он очень не хотел, чтобы будущие поколения думали, что он сдался в плен добровольно. Он потратил много сил на то, чтобы донести свою правду до детей, до внуков. Но вовсе не боялся осуждения за несправедливое, бесчеловечное отношение к жене, да и к старшей дочери заодно.

Как смела Прасковья Яковлевна радоваться приходу освободителей, да еще привечать их?! — вот что муж ставил ей в вину. Надуманный повод, конечно.

Слава Богу, Прасковья Яковлевна эти выходки понимала и просто не обращала на них внимания.

Когда подросли дочки Бориса Павловича и Прасковьи Яковлевны, они обнаружили, что свидетельство о браке их родителей было дубликатом, выданным в 1953 году. Естественно, у девочек появились вопросы, ведь они знали, что их мама вышла замуж за отца еще до войны, в 1939 году... А тут случилось и другое происшествие — Прасковья Яковлевна отвоевала у мужа право пойти на работу и обнаружила пропажу своего диплома... Восстановить диплом не удалось и она больше не смогла работать учителем!

Все это так некстати совпало по времени... И требовало объяснений. И тут дети этих неспокойных супругов услышали миф о пожаре, якобы случившимся при немцах, в котором как раз и пропали некоторые документы... Этим мифом родители отгородились от вопросов детей... Но не было в том их объяснении убедительности, зато имели место недомолвки, порождающие сомнения в правдивости...

И еще что характерно — все документы, в том числе метрики членов семьи, всякие справки, паспорта, важные письма и пр., традиционно хранились вместе, в специальном ящичке комода. Как могло получиться, что пропали именно диплом Прасковьи Яковлевны и свидетельство о браке? Почему случилась столь подозрительная своей избирательностью пропажа? Не была ли эта пропажа увертюрой к тому взрыванию дома с домочадцами, которое затевал Борис Павлович? Или это был акт его воинствующей ревности, акт усмирения слишком самостоятельной жены — чтобы она не смогла работать в школе, куда ему доступа не было? Хотя, да, он затевал и месть, подготовив для ее осуществления гранату, подобранную в заброшенном окопе. Кстати, в том же 1953 году Прасковья Яковлевна, самоуправно выкопала эту гранату и взорвала за огородом — все это происходило на глазах автора этих строк. Как же претила Борису Павловичу эта ее независимость, как раздражала! Он не знал, как искоренить ее... Хотя отлично знал другое — что без такой жены жизнь его станет пресной и неинтересной.

Одним словом, Борис Павлович со всей страстью ненависти боролся с теми качествами в жене, которыми больше всего дорожил и часто пользовался, наломав дров.

Сжигать документы — это был вид мести, принятый в его родительской семье... Так его мать отомстила Жоржу, младшему сыну, — сожгла документы на новый дом, куда он не планировал ее забирать. Да еще чем-то более опасным пригрозила, так что Жорж не только не переселился в тот дом, а и достраивать его не стал! Не прикоснулся к нему даже и после смерти Александры Сергеевны. Сожжение документов на корню заморозило его идею о новом доме и до самого своего смертного часа он не вернулся к ней! Вот загадка...