Шарль Лоран - Шпион Наполеона. Сын Наполеона [Исторические повести]

— Вы ошибаетесь в том, что видели кого-то, выходящего из этого дома.

— Так это не герцог Рейхштадтский сел с другим человеком в коляску, нанятую в Леопольдштадте?

— Вы смеетесь надо мной: если это был герцог, то вы не допустили бы его бегства.

— Кто говорит о бегстве? Я надеюсь, что этот молодой человек после всех треволнений сегодняшнего вечера преспокойно вернулся в Шенбрунн.

— Конечно, он должен был вернуться во дворец, если вы его видели.

— Видел, как вижу теперь вас. Я даже готов упрекнуть вас за то, что вы нашли нужным нанять почтовых лошадей для возвращения с бала. Это для венцев чрезмерный расход. Впрочем, — прибавил он, вдруг изменив свой любезный, учтивый тон и придавая ему резкий, даже грубый оттенок, — быть может, вы приказали кучеру приехать за вами, чтобы отвезти вас в Италию или куда-нибудь подальше?

— Хорошо, я понимаю, — отвечала Полина, догадавшись, что все погибло, — я проиграла, но, прошу вас, не издевайтесь надо мной, а скажите просто, где герцог и что вы хотите сделать со мною.

— Вот так-то лучше. Поговорим прямо. Герцог теперь, должно быть, находится в Шенбрунне, куда его отвез мой кучер, заменивший вашего. Этот последний, по имени Греппи, неумелый возница, и я не мог поручить ему править экипажем, в котором находился герцог. Я также приказал вернуть сюда и двух ваших знакомых дам, отправившихся в Милан. Граф Зедельницкий их нагнал в нескольких милях от Вены, так как в их экипаже сломалось колесо. Вы видите, что провидение стоит за меня.

— И даже помогает вам нарушить свое слово, — отвечала гневно Полина, — так как вы обещали мне помиловать Фабио.

— Оскорбляйте меня, сколько хотите, я не обижусь. Все ваши планы уничтожены, и вы даже не понимаете, насколько вы пойманы. Впрочем, нам нечего с вами говорить. Вы меня давно знаете, а я вас вполне узнал только сегодня.

— В таком случае, князь, будьте так добры сказать мне, что вы намерены со мною делать.

— Подождите, пока вернется ваша коляска с садовником, который является сообщником княгини Сариа в государственном заговоре. Все заговорщики, как миланские, так и венские, как крупные, так и мелкие, должны быть уличены и подвергнуты строгой каре. У вашего Франца Шуллера находятся в кармане остальные бумаги из того пакета, который вы похитили, и благодаря им я узнаю имена всех ваших сообщников.

Этот удар окончательно сразил Полину. Она не только погубила себя, но выдала всех лиц, упомянутых в бумагах, уже не говоря о Франце, Греппи и белошвейках. Мрачное отчаяние выразилось у нее на лице.

— А, княгиня, — произнес Меттерних, торжествуя свою победу, — вы вздумали разыграть большую роль и уничтожить возведенное мною здание. Напрасно вы хлопотали, оно слишком крепко воздвигнуто, хотя, признаюсь, вы действовали так ловко и энергично, что едва не достигли своей цели. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы повторялись подобные попытки, и приму меры, чтобы пресечь зло в корне.

— Все зло произошло от вашей жестокости, князь, — отвечала гордо Полина, — откажитесь от нее. Нет другого выхода.

— Увольте меня от ваших советов, я больше их не спрашиваю.

Хотя Полина вполне сознавала свое поражение, однако она старалась хотя бы на словах не поддаваться Меттерниху, и, вспомнив о розе, брошенной его дочерью на книгу герцога Рейхштадтского в Шенбруннском парке, она смело произнесла:

— Я не хотела вам повиноваться и исполнить ту позорную роль, которую вы мне предназначили. Вы победили и можете меня оскорблять, можете даже погубить. Но моя слава заключается в том, что я люблю и меня любят, а ваша слава основана на несчастий бедного юноши. Но берегитесь, вы отец, и Провидение вас накажет в вашей родительской любви.

На этот раз пришлось Меттерниху побледнеть, и он никак не мог понять, каким образом она узнала о его семейной тайне.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — произнес он голосом, которому тщетно старался придать твердость, — ни я, ни моя семья не боятся ваших угроз.

— Кто знает, — промолвила Полина, — за слезы платят слезами, за смерть — смертью. Вы заставляете других страдать и сами будете страдать. Да что тут говорить! Вы уже и теперь страдаете.

Меттерних совершенно смутился, но, к его счастью, раздался шум колес.

— Наконец-то, — произнес он, — теперь мы сведем счеты.

Подойдя к двери, он широко ее открыл и громко крикнул:

— Входите!

Посадив герцога в коляску, Франц вскочил на козлы, что, по-видимому, не понравилось кучеру.

— Ничего, молодец, — сказал он, — нам найдется место обоим. Я хочу покурить и здесь свободнее. Ну, валяй вовсю. Дорога теперь пойдет в гору до Гоблица, где приготовлена первая подставка.

— Да, дорога гористая.

— Не жалей лошадей! Господин мой торопится.

Кучер повиновался, но спустя несколько минут Франц заметил, что он повернул на мост, вместо того чтобы ехать по берегу реки.

— Куда ты берешь? — воскликнул старый служака.

— На том берегу лучше дорога.

— Хорошо.

Пока экипаж катился и Франц спокойно курил свою трубку, герцог Рейхштадтский был погружен в отчаяние. Он не думал о цели своего бегства, а только сожалел о том, что находился один и что оставил Полину беспомощной перед гневом канцлера. Мысль об опасности, которой она могла подвергнуться, наконец взяла верх над всем, и он хотел уже вернуться в Гитцинг, чтобы насильно увезти княгиню, как услышал перебранку между Францем и кучером.

— Налево, налево, черт возьми! — кричал старый служака. — Разве ты не видишь, что перед нами дворец?

— Не мешайте, я знаю, куда еду.

— Так вот ты какой. Стой, слезай, мне тебя не надо.

Франц схватил за горло кучера и столкнул его с козел, но Галлони, ибо это был он, быстро вскочил весь в крови и стал громко звать на помощь. Франц подбежал к нему и, выхватив из кармана пистолет, убил бы его, как собаку, если б герцог Рейхштадтский, выскочивший из коляски, не схватил его за руку.

— Не надо крови, Франц, я этого не хочу. К тому же мы погибли. Всякое сопротивление тщетно: посмотри.

Действительно, к экипажу подходила целая группа людей.

— Отпустить его! — продолжал герцог. — Я его милую. Недаром я хоть несколько минут был мысленно императором. Возьми, Иуда Искариотский, и прочь с моих глаз.

С такими словами он бросил к ногам сыщика кошелек с деньгами.

В эту минуту к нему подошел граф Дитрихштейн, за которым на почтительном расстоянии следовали несколько слуг.

— Ваше высочество, — произнес он печально, — не угодно ли вам вернуться во дворец пешком?

— С удовольствием, но без всякого эскорта, — отвечал гордо герцог.

Но прежде чем пойти рядом с графом Дитрихштейном, который приказал слугам идти другим путем, юноша обернулся, чтобы проститься с Францем. Но его глазам представилось отвратительное зрелище. Старого солдата повалили, связали и положили, как бревно, в коляску.