Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Вчера был убит пулей прямо в сердце Валериан Филиппович Дерожинский, — дрогнувшим голосом сообщил император, как бы оторопев от этой скорбной вести. — Это первый убитый на этой войне генерал.

— Царство ему Небесное! — осенил себя крестом Николай Павлович.

Доблестный командир 2-й бригады 9-й пехотной дивизии генерал-майор Дерожинский, имея в подчинении пятьсот болгарских партизан, пятого июля прошлого года занял Шипкинский проход и до последнего вздоха стойко защищал его от турок.

После завтрака Александр II ушёл к себе, а Игнатьев разговорился с Арчибальдом Форбсом — военным корреспондентом «Dayli news». Англичанин пробыл в Шипке весь день двенадцатого августа и прискакал верхом, загнав лошадь до смерти.

— Куда вы так спешили? — поинтересовался Николай Павлович, узнав про его бешеную гонку.

— В Бухарест! — ответил Форбс, устало тряхнув головой. — Хочу первым известить своих читателей об отбитии вами девятнадцати атак османов. Атак яростных и беспрерывных.

— Вы должны об этом рассказать его величеству, — уведомил его Игнатьев и повёл к государю, а затем к главнокомандующему. Форбс был в восторге от наших солдат: — Я преклоняюсь перед ними! Перед их стойкостью и мужеством! — он непрестанно взмахивал рукой, туго затянутой в перчатку, и, видимо, желал произвести впечатление. — Готов держать какое угодно пари, что турки будут отбиты. Им ваших не сломить.

— Можно не спорить, — уклонился от предложенного англичанином пари Николай Павлович. — Я сам стою на этой точке зрения.

Форбс также искренне хвалил болгар.

— При мне — под градом пуль! — тысяча селян и габровских мальчишек разносили воду и вино вашим войскам и даже застрельщикам передовой линии, — возбуждённо рассказывал он, сообщив, что перед приходом Радецкого наши части, находящиеся в Шипкинской седловине, окружённой командными высотами, были взяты неприятелем в кольцо: — Турки установили батареи — одну на правом и две на левом флангах, бившие с боков, и даже в тыл, а горные стрелки, черкесы, и башибузуки засели на деревьях, и в кустах на близлежащих склонах, и с расстояния в пятьсот-шестьсот шагов били на выбор. — Вот почему вы потеряли много офицеров, — пояснил корреспондент. На его грязной, некогда белой нитяной перчатке, ржавели пятна крови. — Я полагаю, за четыре дня из строя выбыло до двух тысяч бойцов, но потери турок несравненно больше. Горы трупов! — ужаснулся он и прикоснулся пальцами к вискам. — Просто уму непостижимо. Сулейман там уложил массу своих солдат, причём, каких! Обстрелянных, бывалых. Армия его заметно сократилась, атаки ослабли. После полудня ваши войска перешли в наступление. Стрелки выбили турок с высоты на правом фланге, а два батальона Житомирского полка два часа атаковали высоту на левом. Наконец, Радецкий взял две роты того же полка и сам повёл в штыки на высоту, с которой всё никак не удавалось прогнать турок.

— Цель достигнута? — осведомился Игнатьев и крепко сцепил пальцы в ожидании ответа. Повествование газетчика давало пищу его жажде действовать, быть там, в Балканах, на передовой — приносить пользу.

— Вполне! — живо ответил англичанин, как бы поймав означенную цель и с радостью зажав её в руке, — турки скатились с горы и стали отходить в долину.

К сожалению, на другой день, тринадцатого августа, турки возобновили фронтовую атаку и послали двадцать батальонов в обход левого фланга по ближайшему проходу. Вновь закипел бой. Грохот страшной канонады был слышен даже в Габрово, за много вёрст от Шипки. Невесть откуда налетело вороньё — выклёвывать глаза убитым.

Съездив в Бухарест и отправив для своего еженедельника телеграмму в пять тысяч слов, Форбс рассказал Игнатьеву, что Столетов, которого он видел в деле двенадцатого августа, внешне еле жив, но потрясающе неутомим.

— Он богомолен, часто крестится, — с заметной долей удивления проговорил английский журналист и сообщил, что над Столетовым раньше подтрунивали, а теперь все удивляются его энергии и неколебимому мужеству. А молодой американский наблюдатель Грин восхищался храбростью Радецкого.

— Ошень русски бо-га-тыр!

Главную квартиру известили, что захваченный в плен египтянин заявил о пребывании Абдул-Хамида II в Андрианополе и об отданном им повелении взять Шипкинский проход во что бы то ни стало. А ещё султан издал фирман, грозящий дезертирам смертной казнью. Пятнадцатого августа день его рождения, чем и объясняется возобновление атак.

— Девятнадцатого будет день его восшествия, — предупредил Николай Павлович главнокомандующего. — Надо чего-нибудь да ожидать в этот день.

Великий князь послал на подкрепление Радецкого Киевскую стрелковую бригаду и бригаду князя Имеретинского из Сельви. Нападения на Рущукский отряд турки не возобновляли. Укреплялись.

Игнатьев опасался, что всё это имело целью отвлечь наше внимание от дороги на Тырново, куда и бросится Мехмед Али.

Пятнадцатого августа, когда Николай Павлович завтракал после обедни у главнокомандующего, принесли две телеграммы — утешительные. Одна телеграмма была из Николаева и сообщала о подвиге парохода «Константин», вошедшего в Сухумскую гавань, защищённую турецкими броненосцами и цитаделью с гарнизоном. Пароход спустил на воду четыре миноносных катера, и те, ведя жестокий бой с турецкими сторожевыми катерами, сумели потопить громадный броненосец. Видя, что султанская эскадра намерена преследовать обидчиков, «Константин» собрал свои катера и ушёл в Ялту. Турки его не догнали. Другая телеграмма принесла добрую весть с Кавказа. Лорис-Меликов отбил нападение Мухтара-паши, потерявшего много людей.

А в Шипке кипело сражение. Там решалась участь летней кампании.

— Если мы оставим её решение времени, то горько потом пожалеем. Нужно принять решительные меры и перейти в наступление против Сулеймана. Мы должны воспользоваться расстройством его батальонов и прогнать его одним ударом с обходным движением кавалерии к Андрианополю, — чётко, как на военном совете, со своей всегдашней жаждой действия проговорил Игнатьев и, словно убеждая самого себя, что мысль его верна, и он желает, чтоб она осуществилась, ещё раз твёрдым голосом сказал: — Нам, безусловно, нужно нанести сильный удар. Все наши силы надо туда бросить. В такие страшно напряжённые моменты всё держится на тонком волоске, но за этот волосок мы и должны держаться до последнего. У кого сильнее выдержка и воля, тот и выходит победителем. — Бездействие штаба приводило его в ярость. — Отступив с Шипки добровольно, мы так и так проигрываем кампанию, и не спасаем войска, обороняющие Шипку. Они герои, легендарные герои, пока сражаются, пока дерутся, но стоит их вывести из боя, силы покинут их, и они превратятся в паникёров. Неудачи такого рода ломают даже самых стойких. А турки, очистив Шипку, пойдут ломить дальше. Не только Сулейман, но и Осман, и Мехмед Али, немедля пойдут в наступление. И тогда русской армии придётся отбиваться с юга, с востока и с запада. Пока мы на Шипке, они на это не решатся. Сдай мы её, воодушевлению турок не будет предела. А России второй раз битой быть нельзя! — прибегнул к восклицанию Николай Павлович, — нельзя! Побеждённый всегда виноват. Как турки всё ставят на карту, так и мы должны сделать то же. Надо идти на-отчаянную. Не сомневаться на свой счёт и не идти на поводу у неудачи. Мы должны сбросить Сулеймана с перевала! Иначе вся война — насмарку.