Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Мне кажется, что жизнь моя навек отравлена этой утратой, — уже без слёз, печально признавалась в своих чувствах Екатерина Леонидовна, когда по вечерам садилась в кресло, укутывая плечи кашемировым платком. — Я как бы разом постарела — сердцем и душой. А более всего, рассудком. Вот уж правда: тщеславие доводит нас до полного ничтожества. Поверь, мне ничего не хочется и, вместе с тем, я не хочу быть той, какою стала!

Флакончики духов и кремов были переставлены ею в комод, а золотой медальон, в котором находилась прядь волос их первенца, благостно пахнущих ладаном, она так же, как и крестик сына, повесила себе на шею.

— Я никогда с ним не расстанусь, понимаешь?

Игнатьев ласково обнял её.

— Как я с тобой.

Он воспринимал жену как совершенное чудо природы, обожая её ангельскую кротость, красоту и преданность семье.

Она тоже дорожила их союзом, видя в нём близкого, родного человека: умного, доброго и неизменно любящего.

Горничная с няней говорили полушёпотом.

— Сам Бог соединил их вместе.

— Сперва любовью, а теперь вот…

— Тсс! — И обе враз прикладывали пальцы к плотно сомкнутым губам.

Все члены русского посольства и главы иностранных миссий выразили Игнатьеву свои соболезнования в связи с постигшим его горем.

И каждый из послов, так или иначе, коснулся событий в Румынии, не забывая спросить, с какой программой Николай Павлович прибыл в Турцию?

— Признаюсь, — откровенничал Уильям Генри, барон Даллинг и Бульвер, — что я лично, хотя бы ради оригинальности, был бы рад избежать слова Россия при решении Восточного вопроса, как-нибудь обойтись без него. Да только мне, много лет уже пребывающему в качестве английского посланника при Порте Оттоманской, никак невозможно сделать так, чтобы тема России и её внешней политики не заставляли задуматься над тем, каковы, в самом деле, нынешние претензии и будущие намерения вашей державы? — слово «вашей» он выделил голосом.

Николай Павлович честно ответил.

— Сознавая всю ответственность перед моим Отечеством, смею заверить вас, что ни государь император Александр II Николаевич, ни российское правительство не могут мириться с большинством положений Парижского договора. Лично мне, как посланнику России, хотелось бы отстоять честь и достоинство моего Отечества.

— Каким образом? — полюбопытствовал британец.

— Восстановлением права собственности на черноморское прибрежье и права первенства на черноморских водах возвращением уступленных в 1856 году части Бессарабии, Измаила и устья Дуная, и прекращением стеснительной не для одной России, но и для султана, коллективной опеки Турции и гарантии всей Европы, — ответил Игнатьев.

— В чём вы видите «коллективную опеку» над Турцией и о каких таких «гарантиях объединённой Европы» вы сейчас обмолвились? — поинтересовался лорд Литтон, в глазах которого читались настороженность и любопытство человека, постоянно сомневающегося в чьих бы то ни было правах, кроме собственных.

— Я вижу их в том, — как можно спокойней ответил Игнатьев, — что Лондонская конвенция «О проливах» 1841 года, навязанная России европейским концертом, установила «воспрещение военным судам иностранных держав входить в проливы Дарданелл и Босфор. Будучи по существу признаком несомненной опеки Европы над Турцией, этот запрет затем без изменения перешёл в состав Парижского трактата под наименованием «конвенции о проливах». — Глядя на заметно поскучневшее лицо англичанина, Николай Павлович не счёл нужным «метать бисер» и говорить о том, что, кроме упомянутого вида «опеки» Турция попала в прямую зависимость от европейских банкиров. Но именно это, поскучневшее разом лицо лорда Литтона, заставило его сказать о самом важном.

— Статьёй одиннадцатой Парижского трактата, согласно которой «Чёрное море объявлено нейтральным» Россия лишилась права иметь черноморский военный флот. Это ужаснейшее положение!

— Для вас позорное?

— Позорное донельзя.

— Горчакову, разумеется, хотелось бы его исправить?

— Не только ему, но и мне, — прямо ответил Игнатьев. Изучая военный потенциал Турции, спешно укрепляемый постройкой новых броненосцев, боевые характеристики которых он почерпнул из доклада своего военного атташе полковника Франкини, Николай Павлович понял, что Россия тоже в срочнейшем порядке должна основывать свой броненосный флот, вопреки всем запретам, а потом уже искать соглашений непосредственно с Портой. Стоящую под парами, в полном боевом вооружении, готовую в любой момент выйти в открытое море эскадру ни один параграф не перечеркнёт. Европу надо ставить перед фактом! Учитывая всё это, ему больше всего хотелось избежать новых обязательств России перед другими странами, в особенности перед Англией и Францией. Поэтому он и заговорил о шатком положении румынского смутьяна князя Кузы, предрекая его скорую отставку.

— Вы полагаете, ваши мечтания осуществятся? — барственно расположившись в кресле, задался вопросом лорд Литтон, и в его голосе послышалась усмешка.

— Я не просто полагаю, я уверен, — твёрдо ответил Игнатьев. — Возвращение нам Бессарабии послужит наглядным доказательством того, что ни пяди земли русской никогда не будет уступлено врагу.

Он знал, с кем и как разговаривать. В лице англичанина Николай Павлович видел давнего врага России, прочно пустившего корни своей резидентуры при Константинопольском дворе. Граф Брасье де Сен-Симон шепнул ему, что посол её величества королевы Англии сэр Генри Бульвер-Литтон пользуется исключительно большим влиянием на Абдул-Азиса и держит в своих руках все нити дворцовых интриг.

— Ну да, ну да, — пробормотал англичанин в конце их недолгой беседы, покидая кресло для прощального рукопожатия. — Ваша искренность и вера в справедливость лучше всяких слов говорят мне о том, что человечество стоит не в конце, а в начале своей истории.

Французский посланник Дель Мари Рене Франсуа Леонель маркиз де Мустье вёл себя как светский человек.

— Я понимаю, — сказал он мягким, ровным тоном, — вам сейчас всё чуждо и неинтересно, но тайна жизни, может, в том и состоит, что она даёт нам силы пережить то, что пережить, на первый взгляд, никак нельзя. Всевышний так устроил, что даже скорой смерти мы просить не можем. Всё должны перетерпеть, как бы ни были тяжелы наши страдания.

Примерно теми же словами утешал Игнатьева архимандрит Антонин (Капустин), настоятель их посольский церкви.

Щуплый, небольшого роста, с большой, хотя и не густой, «архиерейской» бородой, чрезвычайно подвижный и потрясающе деятельный, он передал поклон и пастырское утешение Екатерине Леонидовне и предупредил, что ей сейчас нужны молитвы, а не слёзы.