Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Александр Семёнович, — сказал Игнатьев, обращаясь к атташе, — в этом акте излагается не только цель, но и все дальнейшие действия, направленные на достижение этой цели. Я воспринимаю данный меморандум, как своеобразный ключ ко всем козням, интригам и беспорядкам армян на Востоке, задуманных, похоже, в Ватикане. Теперь мы сможем грамотно противодействовать их планам.

Сообщив это, он подумал, что беспрестанная иезуитская ложь французского посла, больше всего похожая на легендарно-мерзостную беспринципность Талейрана, лучше всего доказывала, что политика и нравственность не то, чтобы дичатся друг друга, как молодые насельницы женского монастыря, они просто открыто враждебны.

— Рад стараться, — ответил полковник, сразу же поднявшись с места и прищёлкнув каблуками. В его глазах светилась гордость за своих добычливых агентов.

Чтобы зацепиться, нужна шероховатость. Вот почему разведка русского Генштаба планировала свои операции так, чтоб ни сучка, ни задоринки. Её агенты научались ловить на лету шутки, делать комплименты и окружать себя людьми, способными к серьёзному содействию.

Николай Павлович тоже встал и, хорошо помня о том, что каждому секретному агенту при решении поставленной задачи приходится не только ломать голову, но и жизнью своей рисковать, крепко пожал руку атташе.

— Скорой награды не обещаю, но представление о присвоении Вам генеральского чина уже мною составлено. Будь моя воля, я бы с Вашим производством не тянул. И орден вручил бы в придачу. К сожалению, у нас наград дожидаются, а не заслуживают.

Было видно, что ему хотелось узнать детали проведённой операции, но поскольку разглашение секретов военной разведки приравнивается к государственной измене и, соответственно, строго карается, он неожиданно, по-русски, троекратно расцеловал своего славного помощника. Любой агент — «зерно разведки», а профессиональный, то есть, особо удачливый, умеющий работать в условиях повышенной опасности и тех обидных обстоятельств, которые носят характер загадочных, не простое зерно — золотое! Таким золотым зерном был полковник Зелёный.

Александр Семёнович хотел что-то сказать, но промолчал. Да и что можно сказать в ответ на лестные слова начальства? Разве что мысленно произнести: «Я вижу смысл моей работы в том, чтоб дело сделать, а не награду получить, хоть и она не лишняя, конечно».

Военный атташе относился к тому типу разведчиков, кто, завершив операцию, тотчас забывал о ней, нисколечко о том не беспокоясь.

В Стамбуле с незапамятных времён всякого сброда в избытке. Тут скрываются бродяги, мошенники, политические изгнанники со всего мира. Порта с ними ничего сделать не может, потому что капитуляция перед Англией и Францией связывает турок по рукам и ногам. Здесь свили своё тайное гнездо не только исламские сектанты (сулафиты, ваххабиты), анархисты всех мастей: «красные» и «белые», но и финансовые диверсанты — фальшивомонетчики. Николаю Павловичу удалось захватить одного такого жулика, прикрывавшегося маской политического эмигранта. Деятель этот — беглый русский, снабжённый английским паспортом и положением английского подданного. Несмотря на это, Игнатьев смело взял его под стражу и скрытно посадил на наш военный пароход, доставивший его в Одессу. Затем, проследив за гостями барона Редфильда, арестовал целую шайку мошенников и ликвидировал склад фальшивых русских ассигнаций. Эти бумажные деньги через Кавказ распространялись по России, в основном, евреями. Он потянул за ниточки и напал на целую сеть, в которой были замешаны торговые дома Одессы, Бердянска и даже Москвы. Отправляя русского фальшивомонетчика в Россию, Николай Павлович желал только одного: чтобы его потом не умудрились выпустить, как не раз уже случалось с, захваченными им, разбойниками. Когда фальшивомонетчика брали в тиски, крутили руки, он отчаянно сопротивлялся и выкрикивал угрозы.

— Вы пытаетесь предохранить Россию от грядущей революции, но Сибирь скоро будет для царизма хуже Польши!

Игнатьев и сам опасался, что ссылая неблагонадёжных в Сибирь, правительство тем самым даст пустить корни очень дурным семенам.

Михаил Александрович Хитрово, ставший Генеральным консулом в Константинополе, так же осознавал опасность тайных обществ.

— Герценцы, бакунинцы, марксисты ежедневно распространяют самые нелепые слухи о России и грозятся убить царя за границей. По всей видимости, неудачная попытка их не остановит.

— Ужас берёт, когда подумаешь, что один случай влечёт за собой другой.

— Что за мерзавцы! — воскликнул Хитрово, и в этом его восклицании прочитывался вопль души: — Куда смотрит III отделение?

— Не уличные нигилисты опасны, а кабинетные, — сделав акцент на слове «кабинетные», — откликнулся Николай Павлович. — Ругают у нас турок, дозволяющих полякам устраивать революционные комитеты на турецкой земле, а сами дозволяют высшей администрации и центральным учреждениям служить притоном заговорщиков и нигилистически растлевать русское общество и православный народ.

— Валят с больной головы на здоровую.

— Полагаю, что у нас не докопаются до корня, до сердцевины крамолы. — Игнатьев помолчал и со вздохом признался: — Как я не люблю этих царских прогулок напоказ в Летнем Саду и как я их всегда боялся!

— Но Вы ведь знаете Государя, — ответил Хитрово. — Чтобы не выглядеть трусом, он снова будет — напоказ! — гулять в толпе.

— Господи, сохрани нам Царя, убереги Россию от беды! — истово перекрестил себя Николай Павлович и, проводив Хитрово, велел своим советникам без кавасов никуда не выезжать. Не хватало им потерпеть от какой-нибудь дерзкой выходки « этой распоясавшейся сволочи». Он сам заметил, что, как только совался в толпу, так тотчас около него появлялось несколько верных людей из распорядителей и полицейских чинов, не говоря уже о личной охране посла.

Сделав ещё ряд распоряжений, он вновь погрузился в работу.

Свою привычную подпись Jgnatjef он давно переменил на Jgnatjew не по собственной воле, а по циркуляру князя Горчакова, выразившего высочайшее повеление. «Впрочем, оно правильнее», — мысленно согласился с императором Николай Павлович.

На бале у французского посла Екатерина Леонидовна вновь произвела особенный эффект. Людям, не знавшим, что ей исполнилось тридцать два года, она казалась совсем юной. Поражённый её красотой, один из гостей тихо сказал то, о чём, должно быть, думал каждый, но не смел признаться вслух: «Эта женщина может покорить Стамбул одним только словом, одной улыбкой — всю Азию». Но Бог с ними, с красивыми фразами, с особыми эффектами! В деревню бы уехать, сбросить светские вериги — ой, как было бы чудесно! — мучаясь головной болью, потирал виски Игнатьев.