Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Пир в Каменных Палатах! Пир!

Им правит зло. Множатся маски. Словенский шрам кривым белым тяжем пролёг от стены до стены. От страха трудно дышать. Тихие песни льются из-под сводов, в бесплотном танце кружатся хороводы мертвецов. Страх! Страх!

Риксовы кольчужники сильными руками вцепились в горло готское. Раздавлены кубки, растоптаны блюда. Готский хлеб ржаным серым месивом налип на каблуки.

Оставив мясо, прорычал сверху призрачный Фенрир: «Самое сладкое вино течёт по жилам у людей!.. Не мать, не отец родичи твои, но Волк и Ворон, которые тебя съедят, ибо ты станешь ими!». И согласно трижды каркнул Ворон. Невесомые Норн-девы босыми ногами прошлись по шраму, от стены до стены.

Заглушая рычание Фенрира, прокричал Амал Германарих:

— Вайан!..

И на зов кёнинга ворвалась в зал толпа готских щитоносцев. Острые мечи замелькали над головами. Где кровь, где вино?.. Фенрир злобный рычит устами Германариха. Зияющей раной темнеет, прорвался словенский шрам. Мать-Вёльва, подняв с пола хлеб, выжимает из него вино, качает головой. В шуме никто не слышал, как сказала пророчица: «Милый Гант, твоим хлебом наелась досыта. Мал он был, а мне на века хватило! Хлеб от сердца сытен. Вино — лишь доброму на пользу».

Один за другим падали нарочитые, рядом с ними валились готы. Антские риксы прокладывали путь к выходу. Никто не сложил слова об их подвигах. А песнопевец Сампса услышал песнь. Вдруг зазвенели струны, сокрытые у него в груди. Так зазвенели, так сказали, что, услышав их, сын понял бы, наконец, отца. Но не было у песнопевца струн под руками, старое кантеле его — вдребезги разбито о злобную готскую маску. И тонкие пальцы песнопевца разбиты в кровь о кольчуги кёнингов. И кровоточили гибкие пальцы у Анагаста-риксича.

— Не моё это! Не моё! — твердил себе Анагаст, срывал с готов шлемы и этими шлемами бил по лицам врагов; всё сломалось, всё повернулось иначе, и Анагаст стал только риксичем.

— Не моё это!.. — твердил он и выискивал под ногами меч.

Не выдержали, надорвались в груди у Анагаста заветные струны, обрывки их свернулись на душе жёсткими кольцами. Перестало болеть сердце. Сердце опутано было обрывками струн. Руки не слушались разума.

Брат Велемир крикнул Анагасту:

— Благочестивец! Где песнь твоя? Ты меча держать не умеешь. Отдай нарочитому!

Не ответил брату Анагаст, мечом готским готские шлемы сёк. И вотчинные князья, и Велемир-брат удивлялись силе сказителя-риксича.

В один поток сбились анты; как железный таран, пробивались сквозь плотные ряды кёнингов. Но всё прибывали щитоносцы, у входа в зал ощетинились длинными копьями и копья метали в гущу кольчужников. Лучите нарочитые бросали в щитоносцев горячие очажные камни, готские копья поднимали с пола и против готов же их обращали.

Всего сильнее шумела новая битва под сводами зала. Сотрясались, гудели массы каменных плит. От опрокинутых светильников медленно разгорались у стен и под потолком тяжёлые деревянные брусья. Людям на плечи осыпались песок и уголья с пеплом. Едкий смолистый дым стелился по-над полом, чёрными клубами висел под сводами. Рычал, бесновался в дыму Фенрир. Девы Норн устремились в узкую горловину дымохода и вырвались в чистое небо. Призрачные хороводы покидали пиршество-побоище, старая Вёльва уводила бледного коня...

Задыхались, кашляли люди. Амал Германарих прислонился к холодной стене и прикрыл ладонью воспалённые глаза. Ему вдруг почудилось, что кто-то скребёт кольчугу у него на груди и пальцем с острым ногтем тычет в лицо. Кёнинг осмотрелся. Вадамерка-дева кружила над ним. Волосы распущены, шевелятся, подобно прибрежным водорослям. Длинная шея переходит в тело змеи, а на кончике хвоста — острый ноготь. И ноготь этот тычет Германариху в лицо.

— Уйди, змея. Повешу!

Но Вадамерка не испугалась угрозы, сказала:

— Знатных кёнингов ты пригласил! Подари одного.

Есть среди них юный бард. Он похож на Рандвера...

Рандвер-сын вышел из облака дыма, снял шлем и утёр локтем вспотевший лоб. Но увидев Германариха, расхохотался ему в лицо:

— Ты изверг! Ты не человек! И ты настолько низок, что мне не трудно над тобой смеяться теперь. В глаза, в лицо!

— Что с кёнингом? — спрашивали, оборачиваясь, готы.

— Уйди, сын! Повешу! — сказал Германарих и прикрыл ладонью глаза.

Каменная стена жгла ему спину. Лоб у кёнинга покрылся испариной, и капельки пота, тёмно-бурые от сажи, заполнили складки морщин.

Голос Вёльвы позвал Рандвера:

— Идём, Гапт! Идём, милый мальчик. Не касайся грязи. Идём! В Вальгалле свежо. Брось меч, вспомни Ульфилу. Ты дал хороший зарок. Будь верен ему!

Затихали, отдалялись призывы готов. Чёрный дым плотной завесой застлал зал, скрыл от глаз вид побоища. Кёнинг понял, что риксу удалось прорваться во двор. В наступившей тишине было слышно, как под сводами потрескивали и шипели в огне сосновые балки. Слышны были стоны и кашель раненых. У Германариха кружилась голова, жгли глаза, как будто их заменили угольями. И обжигал лицо старый словенский шрам, на его разошедшихся краях запеклась кровь.

Шатаясь и спотыкаясь о распростёртые тела, Германарих вышел наружу. Там с прежней силой звенела битва, с прежним упорством пробивались на простор анты.

Горели конюшни. Обожжённые лошади метались среди людей. Готские щитоносцы разматывали возле стен прочные сети.

Вризилик Гиттоф отбил меч Божа и крикнул:

— Рикс, уходи! Я помогу.

Ответил Бож:

— Как можешь ты мне предлагать такое? Оставить братьев и сыновей!

Леда-старик поддержал:

— Беги, князь! Отомстишь за нас.

И Сащека, и Нечволод сказали то же, и улыбнулись риксу, и отвернулись, пряча слёзы.

— Вайан!.. — закричали кёнинги, увидев, что Германарих пришёл к ним; воспрянули духом.

Все слышали, как рухнули в зале тяжёлые своды, все видели, как завалились набок горящие конюшни. Бились там и визжали оставшиеся кони. Столбы пламени вместе с дымом и искрами метнулись вверх.

— Анагаст! — решил Веселинов-князь. — Уходи ты, сын!

Даже не ответил Анагаст.

— Уходи с этим готом!..

Но Анагаст прорубился в гущу кёнингов и, утеряв там меч, был схвачен.

Велемир-риксич, старший сын, по своему решил спор:

— Не время искать достойного. Пусть Сампса идёт. Слышите? Песнь поёт Сампса, сложил наконец! Пусть донесёт её до Влаха-брата. Влах отомстит!

Сказали риксы:

— Пусть так!

Бож сказал:

— Как вырос ты, сын!.. — и вризилику на Сампсу указал. — Гот, дай свободу песнопевцу. Ведь придёт же однажды век несён! Пусть начнётся он с Сампсы, пусть начнётся он со слов Велемира, сына, понявшего отца.

И никто из нарочитых, и никто из риксов не помешал вризилику, когда тот обхватил песнопевца за плечи и как пленника пронёс среди кёнингов. Только Сампса, ни о чём не зная, пытался вывернуться из могучих рук Гиттофа. Но тщетно! Всем известна сила вризилика!