Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

На эти хвалебные речи не ответил Бож, только с нескрываемой досадой взглянул в улыбчивое лицо Бикки, как на масляное пятно, и слушал дальше.

— Между тем, залита пожарами Гетика. Она скорбеть не успевает по погибшим героям. Здесь-то не слышен её стон, не виден её дым. Гунн идёт! И всё меньше у нас сил, чтоб сдержать гунна. Везеготы ушли, нет надежды на них. Наши кёнинги на запад смотрят, думают тайком: «Не лучше ли за горами укрыться, за полноводным Данувием?». Весь удар, Бош, пришёлся на нас. Подкосились колени у былой славы. И послал меня Германарих к тебе со словами о помощи. Вчерашний достойный враг может стать достойным союзником сегодня. Забудем прежние обиды! Ведь гунн Баламбер и тебе грозит, и в твой простор войдёт, сломив Гетику.

Не любили кёнинги советника Бикки, но с этими его словами и они согласились.

Ответил рикс:

— Не жаль мне Германариха, который мыслит одним днём и слаб памятью; не жаль и тебя, советник, ибо твои пути не совпадают с путями чести — мне ведомо это. Пусть бы Баламбер наказал вас за прежнее зло... Однако за всю Гетику многострадальную, за вдов и сирот, за стариков и младенцев призову постоять своё воинство.

Вздохнули с облегчением, поднялись со скамьи готские кёнинги. И Бикки поднялся, руку к сердцу приложил:

— Слова великодушные, что слышу, подобны самым дорогим сокровищам. Согласие твоё передам в Палатах. И ещё посмею сказать тебе, Бош... о! муж благородный... что ждёт тебя Амал Германарих на Данпе, готовит пир, готовит побратимство на века. Девы-служанки крутобёдрые начищают кубки, красавицы рукодельные вышивают скатерти, готские прекрасноокие жёны моют котлы, а знатные карлы уже режут овец...

Так сказав, пустился советник Бикки в обратный путь. И кёнинги-послы повеселели, хвалили великодушие антского рикса. «Выстоит, — радовались, — теперь наша родная Гетика! Единство с Бошем, побратимство с ним сокрушит любого Баламбера. Слава Бошу-союзнику!.. А теперь, побратимы, с вестью доброй скорее в Палаты помчим!..»

Готы больше не видели насмешек в глазах у градчих; и Веселинов уже не представлялся им таким враждебным. Оглянулись на градец, сказали: «Побратим!». И поклонились. Подумал Бикки: «Файнцлейвгард силён, потому что смел Бош. Своей головой кёнинг живёт, свои обычаи навязывает. А старое — рвёт».

Тур-сотник проводил готов к окраине...

Этим временем спрашивал Влах Божа-рикса:

— Нужно ли ехать тебе раньше времени в готские Палаты? Что пир? К чему он, когда уместнее дней не терять, ковать клинки и шить сёдла? С пиром тем не таит ли злого умысла прежний недруг? Можно ли так легко доверяться случайному послу?

Отвечал сыну Веселинов-князь:

— Если я не поверю готу теперь, то как я доверюсь ему в битве, как повернусь к нему спиной перед лицом общего врага?.. Не время Германариху счёты сводить. Помощи ищет, на четыре стороны глядит — не встанет ли кто рядом с ним против Баламбера.

— Ты добр, — сказал Анагаст.

— Ты легковерен! — сказал Велемир. — Коварство и вероломство — неизлечимая болезнь.

— Я поеду с тобой! — сказал Влах.

Однако Бож-рикс рассудил по-своему:

— Ты, Влах, останешься здесь; войско будешь готовить. Братья же твои со мной поедут в Гетику. Анагаст слева встанет, к сердцу ближе с песнями своими. Велемир-сын встанет справа, мечом харалужным встанет, острым и хрупким. Такой меч в умной руке должен быть! Теперь земле нашей, сыновья, поклонимся, и каждый, с благословения её, сделает своё...

ир в Каменных Палатах! Пир!

Бож-рикс, союзник ант, приехал на празднество готских кёнингов. И с ним сыновья его, Велемир и Анагаст. И с ним известные князья: Леда-летт, Сащека Мохонский и Нечволод, рикс Глумов. И с ними мужей нарочитых, мужей лучших, семьдесят! Также Сампса-песнопевец был здесь.

Амал Германарих всех кёнингов собрал словами: «Тинг будет! Великий тинг!».

Удивлялись готы: «Что с Германарихом? Всё у него великим стало. Шаг ступит — великий сразу шаг, тинг собирает — и тинг велик. Слово велико, велико дыхание и сам кёнинг безнадёжно велик! И это тогда, когда Баламберова тьма наползает на готскую землю, Мидгард наводняет, наш, милый сердцу, Мидгард теснит. И даже Данп полноводный гуннами теперь иначе прозван. Говорят про него гунны: «Вар!»

Но славна ещё, несокрушима Гетика!

— Гетика велика!.. — говорит кёнинг.

Германарих на чёрном коне. Светлый рикс Бож в лёгкой скедии по Данпу плывёт, к Каменным Палатам правит. Кёнинг Амалов со свитою встречает Божа на высоком берегу, на пир зовёт.

Зал наполнили хозяева и гости. Шумно и весело было. Все перемешались. Витимер бок о бок с Велемиром сел, Гиттоф с Нечволодом, Ульрих возле Леды, Гунимунд рядом с песнопевцем и Анагастом-княжичем. Сащека место возле Бикки нашёл. У торцовой стены — Бож с Германарихом. Во главе всего друг к другу полуобернулись.

Речами начинали, кончали кубками. И чем обильней вино лилось, тем длинней и громче речи были, сильнее звенело злато-серебро. Нарочитых кольчужников малые кёнинги называли не иначе как побратимами, подливали вино им и себе. Так, назвавшись братьями, менялись кубками, менялись оружием, друг за друга ручались.

Говорил Бикки:

— Везеготы не чтут более Балта-предка! Ромеям продались, в горах Мезии спрятались. Гнильё поедает род трусливых! И рады этому. Лишь бы свои презренные головы сохранить, укрывшись у нас за спиной. Отказали в союзе нам малодушные, свои болящие животы лечат!

— Победим Баламбера! — выкрикнул Гуннимунд-сын.

Поддержали кёнинги из свиты:

— Водан с нами!

Мрачен сидел вризилик Гиттоф. Ничего не ел, ничего не говорил и сказанного как будто не слушал. Он протягивал виночерпию глубокий кубок и требовал коротко: «Вина!». И пил, и пил, и пил!

Советник Бикки с опаской косился на Гиттофа, но, по обыкновению, не мог по лицу вризилика понять, что на уме у него. И волновался от этого Бикки.

— Победим Баламбера! — вторил Гуннимунду Витимер-исполин.

— Вайан! — кричали готы и стучали ножнами о каменный пол.

— Поможет Бош!

— Слаб Баламбер! Мидгард — на века!

— Фрамеи!..

Германарих говорил Божу:

— Третья битва решит всё. Баламбер! Баламбер! Баламбер! Не похож он на гунна... Скорее — на гота. Испепелить! Смешать дерзких пришлецов с готской землёй. Ни один живым не уйдёт. Жестокость! Трижды на три! Только жестокость поможет мне. Гору воздвигну из гуннских голов. Всё нутро Баламбера своими пальцами переберу. Что куда годится, решу: что-то отдам псам, что-то скормлю рыбам, раскидаю птицам, а что-то... себе у изголовья положу, на память.

Так говорил кёнинг Амалов. От выпитого вина блестели у него глаза, от ненависти — краснели. Изгибались, подобно рысьим копям, сухие жилистые пальцы. А весь Германарих похож был в этот миг на старого нахохлившегося орла, что сидит на камне посреди бескрайних степей и, полуприкрыв глаза дряблыми веками, с нетерпением ждёт своего последнего боя. И грозные когти, и тяжёлый клюв, и сильная шея готовы к нему; и готово сознание, приемлет грядущую смерть. И легковесный мозг птицы понимает только одно — жестокость, и чтит её превыше всего. Ни памяти, ни жалости, ни чести, ни мысли даже о своей участи. Мозг горит, мозг одержим жестокостью, мозг болен.