Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

— Выходи, не бойся, Болотный! Малый к тебе пришёл человек!

Тогда застонали болота, трясины заворочались. Топи запели на сиплые голоса. Хрипло дышали, пузырились омуты. От всплесков шли но воде круги и замирали у ног человека.

Трижды звал Огневержца Тать, трижды голос его хороводил с эхом, трижды рушился болотный покой. И лишь после третьего клича появилось чудище.

Содрогнулся Тать, увидев его, но укрепился духом, не отступил.

Чёрно-зелено было туловище у Огнянина. Между острыми шипами его застряли клочки водорослей и комья трясинного ила. Из пасти между длинными зубами прорывался розоватый пар. Чёрные когти стучали на ходу друг о друга. И от тяжёлой поступи ощутимо вздрагивала земля, вода рябилась в омутах, качались кочки.

Здесь понял Тать, что не взять ему Огневержца мечом, ни копьём не взять, не убить камнем. Всё тело змея было толстой костью выстлано. Не было на свете железа, способного проломить такую броню. И сети ещё такие не были сплетены, чтобы запутать в них Огнянина.

А Огнянин следовал старой своей повадке: голову к небу поднял и таким мощным рыком изошёл, что, казалось, от него ветер поднялся и осоку наклонил, зашевелил стрельчатыми камышовыми листьями. Этим грозным рыком дерзкого героя запугивал.

Пожелтевшие клыки не помещались в пасти, с языка срывались клочья зелёной желчеподобной иены, и удушливый чад вырывался из глотки зверя.

Подошёл Огневержец, недалеко остановился. Носом шумно втягивал воздух. Готовясь к прыжку, часто забил но земле хвостом и когти в неё вонзил на всю длину. Взглядом же скользил мимо человека, будто видел плохо. Глаза кровью были налиты и подобны пламени. И жутко становилось от змеева взгляда. Правду говорили, что завораживают глаза Огнянина.

Вот изготовился, прыгнул змей. В прыжке широко расставил лапы, хвост выгнул стрелой и громко клацнул зубами над самой головой у человека. Промахнулся Огнянин, потому что успел увернуться Тать. Опытный воин, по брюху зверя сумел ударить клинком. То же, что по камню, всё едино!

Развернулся Огнянин, хвостом чаще заколотил, грязь от того далеко расплёскивалась. Щёки в злобе раздувал. Ядовитой пены у лап его целая лужа накапала.

Но уже не было страха у Татя. Увидел герой, как неповоротлив змей. Понял, что мешает Болотному величина его.

Первый прыжок не удался змею. И решил Тать, что настала пора ответить. Однако не дал ответить Огнянин, вновь взвился над землёю в прыжке, вновь над просторами прокатился его рык. И от этого рычания далеко-далеко взлетели с криком стаи обеспокоенных птиц. А Тать изловчился и, отпрянув в сторону, глаз змея рассёк мечом надвое. Нашёл место для удара! Брызнуло, будто лопнувший пузырь, потекло око чудовища. Сшибленной птицей, всесокрушающим вихрем завертелся на месте подраненный змей. И Татя зацепил длинным хвостом, по ногам ударил, выбил левое колено.

Но не слышал боли вольный Тать, хотя видел, как сразу распухло колено, как оказалась вывернутой в сторону голень. И сапог на ней был шипами пробит в нескольких местах. Из отверстий сочилась кровь, растекалась за голенищем.

Змей же всё метался и жалобно стонал от боли. Он вновь начинал полниться злобой. И стоны всё чаще преобразовывались в угрожающий рёв. Однако не дал опомниться Огневержцу Тать, второе око зверю высек. Смолк змей, рванулся на удар. Ослеплённый, в броске расставил широким охватом когтистые лапы. И не промахнулся на этот раз, с рубахи героя ободрал железные пластины, грудь ему оголил, оцарапал, зашиб тяжким ударом. Из пасти обильно лилась пена, висла на губах у чудища, зелёными хлопьями подрагивала на траве.

Но не пеной ядовитой захлебнулся Огнянин, а горячей кровью своей. Ибо на всю длину клинка, по самую рукоять, вошёл Татев меч зверю в горло — через зев во чрево. Да там и остался.

Крупной дрожью затрясло тело Огневержца, от ноздрей до кончика длинного хвоста. Лапы скребли землю и глубоко в неё зарывались. Судорожным кашлем зашёлся змей, выплёвывал сгустки. Его разрезанные лёгкие полнились кровью. И встрявшее железо не давало дышать. И истекали сукровицей глазницы.

Подобно человеку, рыдал побеждённый Огнянин. Серые сумерки уже сменились ночью, а зверь всё находил в себе сил: то ползал по кругу, то бился в судорогах и тоской-плачем оглашал болота. По вот затихло, распласталось по земле его обескровленное тело. Не вздымались уже бока, обмякли лапы.

Тогда поднялся над поверженным вольный Тать. Поднялся и тут же возле него рухнул. Не держали ноги; будто огнём, пекло в груди. Припухли, покраснели на теле царапины, голова кружилась, слепли глаза. Шумело в ушах, словно бесчисленные крылья хлопали под ветром, крылья птиц и птенцов, слетевшихся отовсюду на долгожданный праздник. Руки занемели и, казалось, налились теплом — это касались рук Татевых горячими губами все, живущие по лесам: и медведи, и олени, и гордые лоси, тучные изюбры, лисы и бобры. Все пришли, проторив сюда новые тропы. Все поклонились герою...

Усмехнулся Тать своим мыслям, своим видениям. Знал, что ничего этого не было. И никогда не будет, чтобы столько слетелось птиц, чтобы столько сошлось зверья.

Встал. Выдернул меч из чрева Огнянина, подвёл остриё под костяные пластины с шипами, оголил шею чудища. И тогда последним ударом срубил громадную голову. Навеки отделил друг от друга позвонки змея. Так был убит последний из рода Огневержцев. Так над бездыханным телом злонравного отпрыска вознеслись широкие плечи человека. Так родилось новое предание: правда-сказ о вольном Тате. Слава ему!

Не сумел поднять Тать отсечённой головы. Так тяжела была, что даже ему не по силам. Острый клинок о траву не отёр, вложил в ножны. И, на меч опираясь, хромая и падая, то хмурясь, то смеясь в ночном одиночестве, брёл человек ко граду Веселинову. Славный и победоносный, но ослабший от кровоточащих ран, мучимый змеевым ядом, чтоб не потерять сознание, до крови кусал себе ладони.

И вместе с ним шли тени людей. Они спотыкались, когда спотыкался Тать, они падали, если падал он. А когда тени поднимались, Тать узнавал их, говорил им:

— И всё же я отсёк ему голову! Слышишь, Бож? И совсем не Келагастов ты. Я вырастил тебя... Стой, не уходи! Я скажу тебе, что ты слишком добр для этой жизни. Стой, не покидай меня, когда я слаб. Ты слышишь, как я смеюсь? Я смеюсь над ними! Ты удивляешься, ты молчишь. Не молчи! Ты тоже редко смеёшься, ты понимаешь. В такие лихие времена человек не может смеяться. Прогони их!.. Видишь? Там за деревом спрятались Добуж и Хадгар-свей. У княжича пальцы отросли, а у конунга морда волчья. Он умел добиваться своего, но разум подвёл, оволчился. А там, за кустом, слышу: плачет Любомир. Или он пьян? Или с девами смеётся, куражится?.. Нет, это твой Сампса песнь поёт. Он сложил её. Любит тебя, как брата. Я уже слышу ту песнь. Она о вечном человеке и вечном добре. Она везде: и в шарканье подошв, и в стуке копыт, и в скрипе колёс. Какова песнь! Слышишь ли?