Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Он двоих сыновей выделил и двоих сыновей любил: Ранд вера и Гуннимунда. Прочих же, сыновей от рабынь и случайных готок, не хотел знать. Кёнингу нельзя иметь много наследников: либо самого уничтожат, страдая по власти, либо истребят друг друга после смерти отца. А всего вернее — и то и другое вместе.

О жестокости Германариха слухи ходили страшные. Говорили люди, что человек в здоровом рассудке не может такое творить. Он за мелкие провинности, за подозрение выкалывал своим подданным глаза, отрезал уши и носы, сжигал людей в кострах, вмораживал в лёд, разрывал лошадьми или душил собственными руками. Он не видел в человеке человека. Люди для него были — ничто. Он в мороз мог вспороть чрево человеку, чтобы согреть в нём свои руки. Он забавлялся, останавливая пальцами биения человеческого сердца. И не спешил смывать с ладоней кровь.

Подсылали к кёнингу добросердных воинов, славных героев подсылали. Но не могли они убить его, гибли герои, схваченные свитой, либо в поединке с самим Германарихом дожили светлые свои головы. Могуч был кёнинг, широк в плечах и кряжист. Шею, плечо и бедро имел равной ширины. Втайне говорили о нём герольды: «Не Агиульфа он сын. От асов рождён. От коварного Локи — всего вернее!»

Заслышат люди, что сел Германарих в седло, Каменные Палаты свои покинул, и уже не спокойны были, на дорогу с опаской смотрели. А как увидят скачущих всадников, так и уходят скорее из вайхсов [79] Вайхс — весь, селение ( готск .). своих. Все до единого уходят, провинившись или нет. Лишь бы на глаза не попадаться, под руку не подвернуться; верно, именно в те годы родилась у готов поговорка: «Бойся чрезмерного внимания своего господина».

Малые кёнинги, съезжаясь на тинг, избегали перечить Германариху, слова и желания его принимали как закон, молчали, смиренно опустив головы. Любые обиды терпели, сносили оскорбления, какие от иных снести не смогли бы. И роптать осмеливались разве что в мыслях. Так и проклинали безмолвно Амалов род и его достойного отпрыска. Слово сказать боялись, знали, что кто-нибудь донесёт его немедля. И, друг в друге доносчика усматривая, были не дружны. Каждый сам по себе под тяжёлым кулаком Германариха.

Лишь свита кёнинга вольготно жила, знала, что ею силён Германарих. И время от времени, напившись вина, кричали побратимы: «Коня! Коня и кровавой фрамеи [80] Фрамея — копьё. !». Потом, уже в седле, протрезвлялись и тогда с трудом вспоминали побратимы, на кого же идут войной. А вспомнив, уже не сворачивали: подстёгивали коней. Нужны были рабы, золото и чужие женщины. Свои — готки с худыми плечами и квадратными лицами — надоедали; хотелось чужих, запретных. И виделось, что чужие были лучше. Иногда не возвращались от лета до лета. За это время проживали целую жизнь. А вернувшись к очагу, к своей женщине, с трудом вспоминали запах родного хлеба, выпеченного на кленовых листьях, едва узнавали своих детей. Многие тогда звали с собой: «Уйдём отсюда. Я нашёл земли лучше этих! Там пшеница сама растёт, там луга для стад обширны, а травы сочны, хоть сам их ешь; там много непуганой дичи в лесах. Мы там выбили всех мужчин, мы унизили всех женщин. Мы разожгли жертвенные костры, а их старики сами прыгали в пламя. Они говорили, что не хотят с нами жить. Дурные головы! Чем мы плохи? Велик наш кёнинг!»

И уходили с семьями на новые земли. Полей не дели ли. Бери земли сколько хочешь! Зерна не считали. Кем-то засеянное поле, пышно всходило, колосилось. Жни сколько сожнёшь! И стад пасти не нужно. Лишь выгони из леса одичавшие стада. Они твои, режь всех подряд.

Так расширяли границы рода, так на захваченных землях сами становились кёнингами. И радостно трепетало сердце, и кружилась голова при мысли о лёгком изобилии. Ведь не много усилий для этого нужно. Сумей меч из руки не выпустить да сумей кёнинга отыскать такого, чтоб, за стремя его держась, выйти к богатству.

«Удачлив наш Германарих! Держитесь, герои, за стремена его!»

Но приходили другие люди, ромеи или словены, и, победив готских воинов, оставаясь в сёдлах, смеялись над презренным родом Амалов. Потом выкапывали из земли холодные кувшины с готским вином и веселились с готскими женщинами.

И тем не замыкался круг. Бледнел от злобы, сатанел и буйствовал Амал Германарих: «Что? На исконные земли готов посягнули? Посекли моих людей?.. Седлайте коней, побратимы! Эй, кому не досталось кровавой фрамеи?».

ыл у кёнинга советник. С некоторых пор мало на что решался кёнинг, не услышав слова советника своего Бикки. И если восклицали среди людей: «Злобный Бикки!», то это о нём восклицали, о советнике.

Готкой рождённый, словенами пленённый и униженный, антским риксом Бошем освобождён был и Германариху за меч его славный в дар преподнесён.

Тогда опасались готы с даром таким от Боша к кёнингу идти, подозревали тайную насмешку: «Недобрый умысел кёнинг Бош затаил: готу дарит гота. Не достоин раб Бикки чести такой, если с рабством своим однажды смирился, если сложа руки дожидался, пока сильные не вызволят его из плена». Другие говорили: «Отведём! Бош дарит кёнингу, не мы». И бросили Бикки к ногам кёнинга, а Бикки поднялся и молвил своему новому господину: «Не изнашивается свободная одежда, а ум, пользующийся разумными советами, не истощается». Очень отличались речи Бикки от того, что кёнингу приходилось слышать до сих пор. И Германарих разглядел в пленнике мудрость, и приблизил его к себе, и, приглядываясь к Бикки день ото дня, прислушиваясь к словам его, понимая неожиданные повороты мысли, угадывая стремление быть полезным хозяину, по-иному оценил поступок рикса.

«Хорош дар. Не в сравненье с моим. Один Бикки многих мечей стоит. То изворотлив, то прям, то жесток, то жалостлив. Но всегда холодна, не подвластна влияниям его мысль. Он предвидит твой шаг, предупредит желание, он предскажет исход, не ошибётся, ибо не гнушается даже небольшим количеством разума, понимает, что и из малой толики разума много пользы можно извлечь. Он никого не любит, и ни к чему не стремится, и не желает повелевать. Не похож на других Бикки».

Да, советник не живёт, а созерцает. И если созерцаемое становится скучным, то Бикки найдёт способ повеселить себя и для этого не остановится ни перед чем. С лёгкой душой он сделает подлость, поступки других подведёт под измену, из говорящего вытянет то, что не хотел сказать говорящий. Он без труда обесчестит честного, заставит ненавидеть любящего, вора принудит похищенное вернуть, безвинного представит вором... И отойдёт в сторону Бикки, и тогда, потирая руки, начнёт веселиться, примется созерцать то, что случится, как поведут себя люди, желания и устремления которых направлены хитросплетением его мысли. А если всё кончится так, как предвидел Бикки, то ему опять становится скучно. Только непредвиденное занимает Бикки, только сильное и громкое, только крайнее тешит его.