Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Так он веселился сам и веселил господина своего Германариха. И никогда ничего не просил для себя, был доволен тем, что сыт, тем, что овчину под своё тело может расстелить у ложа кёнинга, и тем, что кёнинг не опасается спать в присутствии своего советника. За это был верен Германариху Бикки.

Советник знал, что готы ненавидят его. И не упускал случая посмеяться над ними, и смеялся порой жестоко. Он их презирал, он видел слабость их в корысти и стремлении, и видел он слабость в их ненависти. Ненавидящий часто делает ошибки, поэтому часто может быть осмеян. Используй только его слабое место... И лишь один из свиты Германариха был равнодушен к Бикки, и лишь его не мог зацепить советник своими ловкими происками, поколебать уверенности кознями. В спокойном равнодушии этого человека не мог он нащупать слабого места. Вризилик Гиттоф не совершал ошибок. Он был молчалив и силён, быстр, но осторожен. И даже когда напивался вином, мыслил удивительно трезво. Даже опьяневший, не изменял равнодушию сильного. Вризилик Гиттоф был ценим и выделен кёнингом, и был тихо ненавидим советником Бикки. Он ни разу не был осмеян. Его боялись, к нему прислушивались. А говорящие на него оглядывались.

андвер, сын кёнинга, не любил своего отца. Ему ненавистна была жестокость. И право власти он ставил рядом с жестокостью, он ни разу не слышал о кёнинге, пришедшем к власти без кровопролития. И имя Германариха он не отличал от имени Насилия.

Рандвер избегал походов отца. Хотя умел держать в руке меч, охотнее держал в этой руке пергаментный свиток. Он с детских лет постиг смысл древних рун, вырезанных на дереве, кости или камне, знал множество саг и мифов и, изведав азбуку Ульфилы [81] Ульфила (313—387 гг.) — епископ, составивший готскую азбуку и переведший на готский язык Библию. Придерживался арианства и проповедовал арианство среди готов. , читал его труды. Так вечера над священными книгами епископа были Рандверу милее, нежели буйные оргии на долгих пиршествах Германариха. А встретив однажды человека от кёнинга Атанариха из везеготов-Балтов, узнал Рандвер, что епископ-примат Ульфила жив и поныне, что в числе Малых готов живёт он близ Никополя в Нижней Мезии [82] Нижняя Мезия — одна из провинций Империи. . И хотелось Рандверу увидеть Ульфилу, и спросить его: «Почему всё то, что так верно сказано в твоих трудах и узнано людьми, людьми же не принимается? Почему, повторяя твои слова, остаются верны своим мыслям и, поступая по собственной прихоти, не стыдятся толкнуть локтем другого? И почему не желают протянуть руку помощи упавшему, а только рады в душе падению его?».

Много вопросов мог бы задать Рандвер всемудрому епископу. Но Ульфила был далеко, у подножия Балкан, и вряд ли смог бы ответить епископ. Ибо зная ответ, сам искоренил бы зло и не был бы изгнан Атанарихом.

Гуннимунд же сын не мучился вопросами, саг и рун не знал, про Ульфилу слыхом не слыхал, делал то, что от него ждали как от достойного сына: на пирах упивался вином, в походах кёнинга радовал глаз отца, совершая ратные подвиги. Чужих дев не стеснялся бесчестить при отце, кривился в дерзкой усмешке, слыша одобрение Германариха: «Не жалей её, не слушай проклятий, укусам не верь. Она ждёт от тебя в потомство своё свежей готской крови. О сильном готе она мечтала в объятиях малодушного мужа. И лишь тогда проклянёт тебя по-настоящему, когда ты, не усладив её сбывшейся надеждой, проедешь мимо. Не жалей её, сынок!..». И Гуннимунд не жалел их. Он и себя не жалел; как всякий истинный завоеватель, он трижды страдал болезнью любви, но каждый раз излечивался и скоро забывал свои муки.

Гуннимунд был хорошим сыном. Кёнинг видел в нём преемника, видел чистое своё продолжение. И все готы видели это.

«Что Рандвер? — говаривал Германарих. — Он стал, как женщина. Белы, чисты у Рандвера руки, скоро ослепнут от пергаментов глаза. Рандвер не пьёт вина. Он подобен ромею-поэту, что поёт во славу женщины, не решаясь коснуться её тела. Он поклоняется этой женщине, не подозревая, что она обычная шлюха, что у неё природа шлюхи, он превозносит то, что другими уже давно и много раз взято и растоптано. Рандвер слеп, как плачущий по богине ромей-поэт. Не бывает богинь, бывают боги!.. Что Рандвер? Гуннимунд! Вот будет кёнинг! Вот гроза слабейших! Вот проклятие и развал Империи!»

од самое утро подняли Рандвера с постели, сказали:

— Великий кёнинг зовёт тебя!..

Собрался Рандвер и с посланными готами прошёл в зал. При входе он содрогнулся, прижался к стене: за руки, за ноги выволокли из зала мёртвого раба, живот у которого был вспорот и набит овощами.

Рандвера стошнило остатками вечерней трапезы. От этого во рту было кисло и горько, из глаз катились слёзы, кружилась голова. Так, бледный и злой, он вошёл в зал, и увидел пьяных кёнингов, и услышал их смех.

Советник Бикки нарезал для Германариха нежную телятину. Сам Германарих складывал ломти мяса в вино и придавливал гнетом. Пьяные готы лежали рядом и, смеясь, ждали лакомства.

Гуннимунд увидел Рандвера, крикнул:

— Эй, брат! Довольно спать, повеселись с нами.

— Не выспался, бледен, — бросил оценивающий взгляд Бикки.

— Рандвер, ты не видел, — смеялся Гуннимунд, — как мы накормили раба. Он был голоден и крал овощи. Мы накормили его досыта!

— До смерти, — подсказал кёнинг.

— Он теперь никогда не будет мучиться голодом! — смеялись из свиты.

Рандвер не отвечал и не садился рядом со всеми на пиршественный ковёр. Ждал, что скажет ему отец.

Сказал Германарих:

— Надумал я ещё раз жениться, сын. Кого посоветуешь взять?

Рандвер пожал плечами, не знал, что ответить, не мог понять, что потребуется от него. Смолкли готы, слушали слова Германариха:

— Бикки советует дочь Сигурда взять, дочь женщины Гудрун, рождённой Гьюки. Говорит, что девица давно уже заневестилась — сучит ножками.

Советник с едва приметной ухмылкой кивнул, добавил:

— Теперь Гудрун жена Йонакра, кёнинга фиордов. Йонакр и дочь её, Сванхильд, к себе принял, удочерил. Хорошо ли имя у неё? «Лебединая Битва»!..

И вновь заговорил Германарих:

— Поедешь в фиорды, сын. И Йонакру от меня скажешь, что хочу дочь славного Сигурда взять в жёны. И Гудрун скажешь то же самое. А Сванхильд скажешь что-нибудь сам. Ты много знаешь, ты умеешь читать. Написано же о чём-то мудром в свитках твоих, что усладит слух прекрасной девы... И всем отвезёшь подарки.

— Почему посылаешь меня, а не Гуннимунда? — спросил Рандвер.

Кёнинг полуобнял любимого сына; рукой, мокрой от вина, потрепал его по щеке:

— Гуннимунд слишком дерзок. Он слишком воин, чтобы доехать живым. К тому же не доставит мне Сванхильд девственницей. Я знаю своего сына. Поедешь ты, Рандвер! Коней и людей сам подбери.